овища этой мало приспособленной к салонной диалектике профессии.
Я – рекламист, ежедневно лихорадочно проглядывающий каждую газету, весь надежда найти свое имя…
Я – …» – так провоцировал и дразнил читателей двадцатидвухлетний поэт в статье «О разных Маяковских» летом 1915 года. Дерзкий вызов был брошен на «Вечере пяти» в петербургском кабаре «Бродячая собака» ещё 11 февраля, когда поэт довел публику до обморока экспрессивными образами и ненормативной лексикой стихотворения «Вам!». Ахматова, вспоминая то событие и чтение Маяковского, писала, что таким и запомнила его – красивым, молодым, большеглазым – среди шокированной публики: он «стоял на эстраде совершенно спокойно и, не шевелясь, курил огромную сигару…»
Действительно, у него незабываемое лицо, которое и сейчас узнаётся мгновенно. Лицо незаурядного человека, которое, даже если бы этот человек не был поэтом, приковывает взгляд. А он был гениальным поэтом – Маяковским. Что же касается желтой кофты, то да, искусством визуальной актуализации вещей Маяковский овладел задолго до современных перформансов и инсталляций и отлично умел сделать костюм, повседневные реалии быта эффектными и яркими, обыгрывая одни и те же предметы и образы в словах и образах. Жёлто черная полосатая кофта и цилиндр мгновенно выделили его талант в число заметных и знаменитых. Вызывающая, богемная одежда молодого поэта скрывала бедность и была одновременно выразительным художественным жестом:
Невероятно себя нарядив,
Пойду по земле,
Чтоб нравился и жегся…
И вот уже второе столетие – и нравится, и жжётся. Причем в разное время – разными своими стихами и проявлениями темперамента.
Так какой же он, Маяковский?
Творческая персонификация Маяковского может быть представлена самыми разными образами его поэзии. В ранней лирике это «бесценных слов мот и транжир» в вызывающей желтой кофте; поэт «с душой, натянутой как нервы про`вода»; заморский страус или крикогубый Заратустра; и даже «не мужчина, а облако в штанах» и т. д. Продолжают эту галерею образов «не для денег родившейся» герой Джека Лондона с киноплаката одноименного фильма, а потом «летающий пролетарий», стихотворец, запросто беседующий солнцем, или «людогусь», разговаривающий с Эйфелевой башней. Влюбленный Щен и советский человек завод, «вырабатывающий счастье». – это тоже Маяковский. А еще «ассенизатор и водовоз», и он же – автор поэм «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!».
Он всегда жил и писал, как будто на площади, на трибуне, на подмостках сцены, обращаясь ко всем и рассказывая о себе. «Я!» – так называлась его первая книга, куда вошли четыре стихотворения (1913). «Я сам» – это уже его автобиография, где события тридцатипятилетней жизни, изложенные лаконично и кратко, сведены всё к той же ясной позиции: «Я – поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном – только если это отстоялось словом».
И в этой роли – роли Поэта – он убедителен, неподражаем, хотя она для него не единственная. Его поэтический дар был оттенен и отточен многими способностями и талантами: художник, публицист, драматург, актер, оратор – и всегда смотрящий в будущее борец за новое искусство и его продвижение в массы. Словами его друга и соратника, поэта Бориса Пастернака, новизна у него была «климатически в крови».
Когда футуристическое время сменилось советским, Маяковский, зачисленный литературной критикой в «попутчики», оставался в авангарде борцов за новое искусство. Работал агитатором и пропагандистом в газете, рекламе, плакате, писал публицистические пьесы обозрения, высмеивал пороки молодого государства и будто сквозь «увеличивающее стекло» сатиры показывал мещанские и бюрократические замашки своих сограждан.
Государственные задачи он решил сделать своими творческими задачами и жестоко поплатился за это.
Сменив вызывающую кофту на респектабельный костюм, он по прежнему жил жизнью Поэта, подчиняя ей свое человеческое существование. Обожаемый молодежью – «Авторитетов не было, но был бог: Маяковский», как говорил его младший современник Лев Славин, – он при всей своей знаменитости вызывал настороженность власти, был фигурой спорной и далеко не самой удобной для официального признания.
Когда накал авангарда совпал с исторической ломкой, обрушивающей «тысячелетнее "прежде"», революционерам от искусства казалось, что именно им предстоит открыть людям новый «солнечный край непочатый», указать путь к нему: «Идем запутавшемуся миру на выручу!» Поэтому: кто там шагает правой? – это был вопрос выбора, прорыва, победы. Но не прошло и десяти лет, как Маяковскому самому пришлось отвечать на неудобные вопросы. «Держась левейшего, почему не партийный?» Или: «Ваши стихи непонятны пролетариату, для кого же вы их пишите?» В этом строю ему уже не было места.
И тогда, будто освобождаясь от всего лишнего и наносного, он сделал свой шаг левой… «через хребты веков и через головы поэтов и правительств».
После рокового выстрела 14 апреля 1930
