у нее есть время, чтобы привести дела в порядок и подготовиться к новому путешествию. Ее карьерная лестница вела Эфрат по следам отбывших гостей. Так уж получилось, что большинство самых талантливых фотографов, с которыми она работала, живут в Германии, куда Эфрат вылетала уже через пару дней. А чем может занять себя та, в чьем распоряжении все время вселенной? Для Эфрат ответов было немного, и один из них – музыка.
Фортепиано в гостиной, где на полу больше не алели следы крови, приехало из той же страны, из которой и ее недавние гости. Казалось, буквально все, что происходит в жизни Эфрат в последние десятки лет, «сделано в Германии». Она сидела перед фортепиано, совсем как это недавно делал Гедалья, и старалась прислушаться к новой музыке, которая настаивала на появлении в мире и желала воспользоваться для этого помощью Эфрат.
Ей нравились эти спокойные дни, когда можно побыть наедине с собой и не утруждаться произнесением слов. В гостевой горели свечи, заботливо зажженные горничной. Проработав в доме Эфрат много лет, она, как и все остальные, не задавала лишних вопросов. Эфрат подняла было крышку инструмента, но тут же отдернула руки от лакированной поверхности и отшатнулась, ухватившись за табурет. Что-то жуткое послышалось ей в этом простом движении, которое она повторяла бесчисленное множество раз с того момента, как фортепиано оказалось вне церковных стен. Так слышишь шаги за спиной, когда отчаянно надеешься, что тебе показалось, так смотришь в глаза тому, в существование кого не верил и так тебя хватает за руку то, от чего тебе не удалось было скрыться.
Сквозь коридоры времени к ней протянула руку та, от кого Эфрат когда-то оторвалась раз и навсегда. По крайней мере, она была незыблемо в этом уверена. Но ничто, ничто не могло заставить Эфрат забыть тот миг, когда над ее головой, над ее открытыми глазами, захлопнулась крышка, навсегда отрезавшая ее от дневного света. Тогда она еще не знала, что прощается с ним навсегда, все мысли занимал лишь вкус собственной крови во рту и воздух, который через несколько часов должен был закончиться. Она знала это, потому что отчетливо слышала сквозь собственный крик, переходивший в вой, как падали на крышку деревянного ящика комья свежей и влажной земли, запах который она ощущала по сей день, как бы ни старалась и какой бы роскошью себя ни окружала. Ее бросили в тот гроб связанной, с кляпом во рту, и почти никто из жриц ее храма не спасся. Какой бы ни была их сила, вся она зависела от их сознания, а если нет сознания – нет и силы. Ее убийцы явно не рассчитывали на то, что Эфрат очнется после нанесенного по голове удара, а потому не особенно церемонились, связывая ее. Боль от свежих переломов и порванных тканей переходила в агонию, от которой все плыло перед глазами. И когда шум над ее головой стих, и девушка перестала вырываться, осознав всю безнадежность своего положения, сила, куда древнее человеческой расы, почуяла пролитую жреческую кровь.
Ее окружала тишина, но не та, которая наступает, когда все
