Ар не создавал никогда, даже когда одним движением вспарывал брюхатой щучине живот!
Удовлетворенный, Ар задумал на следующий день нарисовать звуки, которые он научился издавать во время своей болезни. Лег спать прямо на голый пол, но сон не шел. Голод с сосущей пустотой в желудке снова рисовал в разуме картины сочащегося кровью мяса или вспученного икрой серебряного бока рыбы. Ар с сожалением поднялся и полез в проход.
В саванне снова неистово светило солнце, Ар аж зажмурился – он отвык от столь яркого света. Решил, что добудет себе какую-нибудь неосторожную крысу – и обратно, в темный покой и тишину пещеры. Решил, но…
Но последнее, что увидел в своей жизни высунувший голову из скального хода Ар, – это короткий, как тень птицы, взмах огромной лапы самца гориллы, непонятно зачем стоявшего около скалы.
Ар ушел в долгую непроглядную темноту, и только его неспетая прощальная песня долгим отзвуком пронеслась по полной жизни и солнца, но безжалостной для бесшерстного человека дикой саванне.
Глава седьмая
Маленький Семигон с круглыми от восторга глазами, взъерошенными волосами и грязными ногами в кожаных сандалиях бежал, уже почти задохнувшись от усталости, к себе домой. Деревенька Ока уже выглянула из-за пригорка, крайние островерхие дома с круглыми оконцами манили теплом очагов и мамиными жареными корбачками, и желудок Семигона вдруг вспомнил, что не получал пищи, не считая нескольких ягод малины, с самого обеда.
Семигончик перешел на шаг, постукивая корявой палкой в руке по стволам прилежащих к лесной тропе деревьев. Вот он сейчас расскажет! Семигон смелый, он один побежал на берег океана, перескочил через метровую трещину в земле (мама никогда не узнает), и посмотрел на огромный-огромный дом на острове, который взрослые называли таинственным именем «док».
Мама, однако, не пустила сына на темнеющую уже улицу, к приятелям, да Семигон особо и не возражал – после ужина, пыщущего жаром и запитого большой чашкой ксиланиевого молока, глаза начинали слипаться, а тощее поджарое тело отяжелело. Мама подготовила мальчику последнюю экзекуцию – мытье ног, на которую пришлось безропотно идти, а потом наполовину донесла его, уже почти спящего, до постели.
Но зато, когда начало светать, отзвенел колокол и первые пастухи ушли с тучей коров на пастбища, Семигон был уже на ногах, быстро схватил со стола, пока не увидела мать, оставшийся корбачок, и был таков!
Приятели, семеро мальчиков такого же возраста, что и сам Семигон, уже собрались на чердаке полуразрушенного землетрясением сарая и с отчаянными визгами прыгали с трехметрового чердака в лежащую на земляном полу копну душистого золотого сена.
Семигон, быстро работая тощими ногами, взлетел по лестнице наверх и выкрикнул кодовую фразу:
– А что я видел!
Семь горящих любопытных пар глаз уставились
