он, в пушистый платок, повязанный поверх шубы. Сейчас дойдут до садика, там Маришка умчит в группу, а ей еще бежать до остановки и ехать на автобусе до работы. Сегодня девочку заберет вечером бабушка, а сама Катя остается на дежурство. Работала она акушеркой в ЦРБ, или, если проще, в районной больнице, дочку воспитывала одна после случайной ночи с городским красавчиком, куда ездила на учебу. Пыталась его найти потом, в соцетях запросы делала, гуглила сайты больниц административного центра, но он словно сквозь землю провалился, будто и не было его. Мужчины не было, а дочка была. Маришка – сладкая малышка, рожденная почти пять лет назад в собственном отделении.
Мать пилила, конечно, когда узнала, что Катя собралась сохранять беременность, но та решила – уже лет много, мужики из их городка что получше, давно разобраны, а что похуже – спились все, рожать не от кого, и оставила ребенка. Сказать, что было тяжело – ничего не сказать. Первый год особенно. Жили на пособие по уходу за ребенком, благо, отец еще был жив, и помогал, а в годик Катя попросила соседку-бабулю присматривать за малышкой за небольшую плату, а сама вышла на работу. Мать с ребенком отказалась сидеть категорически. Она и сейчас не особенно рада была, что приходится внучку сутки через трое забирать из садика, ворчала, но после смерти мужа стала помягче к дочери, да и Мариша подросла, уже с ней стало не так тяжело, как в младенчестве.
Старенький ПАЗик надрывно фыркал и гудел, пока вез сквозь метель своих пассажиров, набившихся, словно селедки в бочку, внутрь. На каждой кочке его подбрасывало, отчего люди волной качались вверх-вниз, упираясь друг в друга локтями, сумками, коленями, но так было даже теплее. Правда, ноги все равно замерзали ужасно. Надо бы унты купить теплые, да все денег жаль. Семнадцать тысяч на дороге не валяются, это почти целая зарплата за месяц Катина, не до роскоши. Приходилось ходить в своих стареньких сапожках, купленных еще в студенчестве, уже латанных-перелатанных, и с тоской смотреть на витрины магазинов, завлекательно мигающих баннерами о скидках.
Автобус подъехал к нужной остановке, Катя, придерживая пуховик спереди, чтобы не вырвать кнопки, протиснулась к выходу, вывалилась на мороз и вдохнула обжигающий воздух, коснувшийся ноздрей колкими иглами.
– Ну и стужа сегодня, да? – кивнула ей Леночка, медсестра с приемника. – Пошли быстрее, сейчас чаю горячего сделаем, напьемся, хоть согреемся!
Но надеждам сбыться не удалось – в родзале находились три женщины, одна уже с большим открытием, вот-вот рожать, две других поступили под утро, первородки, даст бог, к вечеру разродятся.
Накидывая халат по дороге к отделению, Катя собрала свои густые пшеничного цвета волосы в гульку, вздохнула, глядя, как мигает лампа под потолком – Митрич, старый электрик, неделю назад запил, и поменять теперь прибор некому, покосилась на трещины в стене, качнула головой – сколько она тут работает, столько и обещают ремонт в отделении провести, да все никак не сподобятся. Отчего женщины не едут рожать в центр – неизвестно. Хотя, она ведь и сама не поехала, работала до родов, дежурство отпахала, и через сутки родила. Капельницы ставила прямо на дежурстве себе. Старенькая врач, Антонина Ивановна, только вздыхала, да прогоняла в декрет, приговаривая, что угробит Катька и себя и ребенка, а девка вон какая родилась – всем на зависть, бойкая, хорошенькая, с кудряшками до пояса, никаких проблем с ней не было – ночами не кричала, села и поползла вовремя, зубы без слез прорезались, прикорм как по учебнику. Только вот папы не было у нее, о чем сама Катя частенько размышляла. Она ведь не думала, что случайный секс с почти незнакомцем доведет ее до статуса матери-одиночки. И ведь рада бы сообщить парню, вроде, неплохой он, да как найти его – неизвестно, если кроме имени Григорий и специальности врачебной сведений нет. Пойди найди среди всех Гришек своего. Так вот и жили вдвоем с дочкой. Та раза два спрашивала, почему у других девочек папы есть, а у нее нет. А что ответишь? Приходилось придумывать распространенную сказку, что уехал работать и до сих пор не вернулся.
День промелькнул быстро. К обеду привезли многодетную мать с преждевременными родами на сроке тридцать недель, у которой отошли воды. Это был ее седьмой или восьмой ребенок, роженица путалась в показаниях, была пьяна и плохо соображала, сопровождал ее такой же сожитель, рыдающий то ли от счастья, то ли от алкоголя, невнятно бубнящий что-то о том, что станет отцом, но слинявший сразу же, едва стонущую Галюню забрали у него, переодели в чистую рубаху и повезли в родовую, где спустя пять минут она произвела на свет мертвого ребенка женского пола.
Привыкнуть к такому нельзя, и Катя плакала сквозь маску, пока измеряла рост и вес младенца, а потом отдавала санитарке, чтоб унесла в МОРГ. К утру Галюня сбежала из отделения в одной ночнушке и больничных резиновых тапках, умудрившись прошмыгнуть мимо санитарочки и пожилого охранника.
– Ой, Катьк, надо валить отсюда! – Лена с тоской натянула колготки и замерла, устало пялясь в одну точку. – Это ж надо, пашем, как волы, а зарплату получаем, как не знаю кто.
– И куда ты пойдешь? – Катя распустила гульку, с наслаждением
