оказавшееся довольно высоким, даже, наверное, с самого Ксандера парнем.
Впрочем, на росте и принадлежности к полу их сходство заканчивалось. Вошедший был смугловат, темноволос и при этом обладал удивительно яркими бирюзовыми глазами, а ухмылялся так, будто родился с этим выражением лица и просто не представляет, как можно вести себя иначе. А еще его лицо казалось смутно знакомым, хотя откуда, память отказывалась выдавать.
– Привет, – отозвался Ксандер и, отложив книгу, встал.
На это действие парень шагнул к нему с такой радостной готовностью, словно собирался обнять, но передумал и только протянул руку, которую Ксандер осторожно пожал. Рука оказалась сильная, мозолистая, и такие мозоли Ксандеру были знакомы: такие оставляют только весла.
– Я Адриано Мочениго, – все так же бодро и радостно, словно не веря своей удаче, сообщил новопришедший. – Мы это, соседями будем. – Видимо, на лице Ксандера что-то отразилось, потому что он добавил: – Понимаю, но, видно, тут такое уж правило, один бы ты не остался.
Надежде Ксандера на одиночество не исполнилось и дня от роду, сжиться он с ней не успел, поэтому хоть и не без сожаления, но кивнул.
– Ксандер ван Страатен, – представился он и приготовился, не без некоторого злорадства, к привычной реакции.
Реакции не последовало.
– Нидерландец? – легко поинтересовался его новый сосед, бросая объемистую сумку в угол у оставшейся до сих пор незанятой второй кровати. – Это здорово. А я из Венеции.
– Фламандец.
Адриано глянул через плечо. Теперь он был занят тем, что бережно распаковывал на кровати укутанную в кожу и мягкую ткань гитару. Вот уж не хватало! Чего-чего, а этого добра Ксандер наслушался еще в Иберии и вовсе не жаждал продолжить знакомство еще и в Академии.
– Извини, я у вас почти не был, только там, где… в общем, на Рейне, так что Фландрия или там Зеландия…
– Я имею в виду, – безжалостно уточнил Ксандер, – что я из тех, кто связан Клятвой.
Только в этот момент его осенила мысль, что парень мог быть вовсе из вилланов и потому совсем не в курсе Клятвы, но Адриано оставил свою гитару и выпрямился так, что стало ясно: из какого бы он ни был рода и племени, про Клятву он знал.
Что будет дальше, Ксандер видел не раз: либо откровенное презрение, либо жалость, и он бы не смог сказать, что хуже. Но имелся и несомненный бонус: с объятиями сосед больше не полезет и гитарку свою терзать будет где-нибудь подальше, а то и вовсе заходить будет только переночевать.
С минуту Адриано его изучал. Лицо при этом у него было странное: без тени былой ухмылки, брови нахмурены над жестким прищуром, и ощущалось это даже немного неприятно, будто на Ксандера смотрел кто-то другой, взрослый и недобрый, и при этом все еще странным образом знакомый. Но вот презрения в этом лице не было, как, впрочем, и жалости.
– Ладно, – наконец сказал венецианец, – потом разберемся. Скажи только сразу, что в чем выражается и когда за помощью бежать.
– Не в чем тут разбираться, – отрезал
