и отчего-то одиноко при мысли, что рано или поздно то – он боялся даже в глубине сердца произносить сие слово – случится, вырвется в их жизнь ураганом, под эту тихую, мирную обитель.
Екатерина Ефимовна лежала под одеялом, тело её вытянулось на кровати. Но то была уже не она, а тень от былого – всё, что осталось в сим пока что живом теле. Лицо покрывала болезненная бледность, щёки её впали, заострив скулы и прямой нос, некогда роскошные длинные волосы коротко острижены точно у мальчика, обнажив тем самым длинную шею – до того тонкую, что сердце сжимала неумолимая жалость к той, которая до недавних пор цвела и дышала истинной русской красотой.
На глазах Дмитрия Васильевича сверкали слёзы, он силился изо всех душевных порывов приблизиться к постели, взять сухую руку жены, но страх – тот самый первый страх, преградой ставший между ним и ею, не дал сделать ни шагу, его ноги словно вросли в пол, окаменели точно статуя. В углу валялись неубранные окровавленные тряпки – и это внушало опасение, но уже за собственную жизнь.
Екатерина Ефимовна дёрнулась, не открывая глаз, закашляла, кровь тонкой струйкой вытекла изо рта и потекла по подбородку. Корнильев со всех ног ринулся в комнатёнку Агриппины Тихоновны, разбудив её, велел немедленно отправляться за доктором, ибо враз почувствовал горечь поражения перед лицом страшного рока.
Доктор, весь заспанный, уставший, прибыл в усадьбу Корнильевых. Он ни о чем не спрашивал, не устраивал допросов как иные лекари, в жизни ему удалось немало повидать тяжелобольных, умирающих и знал он, что жизнь и смерть – это вопрос времени. После долгого осмотра больной доктор приблизился к Дмитрию Васильевичу, по его взгляду тот всё понял и ком рыданий вновь сдавил ему грудь.
– Ваши дети далеко находятся?
– Нет, здесь, в Тобольске, – шёпотом ответил Корнильев, весь напрягшись, в руках он теребил носовой платок.
– Ваша супруга слишком ослабла, болезнь съедает её изнутри. Поторапливайтесь; мать желает проститься со своими чадами.
Следующим днём к дому Корнильевых подъехал тарантас, в нём сидели Вася и Маша с мадемуазель Шонэ. Их встретила с заплаканными лицом Агриппина Тихоновна. Дети не ведали, что происходит, но чувствовали, ощущали всем своим существом чёрную скорбь, что толстым полотном нависла надо всем их семейством. В сопровождении отца они боязливо вошли в почивальню матери, там над ней склонился духовник, готовый в любой миг дать должное благословение перед уходом в мир иной.
В комнате витал запах смерти, его невозможно было спутать ни с чем, ко всему примешивались горьковатые, удушливые запахи лекарств и настоек, от коих не было ни единого толку. Дмитрий Васильевич осторожно подтолкнул детей в спину, прошептал:
– Идите, проститесь с матерью.
Вася, осознавая происходящее вокруг, не выдержал, заплакал, Маша же, побледневшая от страха и горя, медленно приблизилась
