они скачут по парижским ипподромам, родным казачьим галопом на лошадях чужих кровей, цепляют на себя кривые турецкие сабли, купленные на блошином рынке в Клиньянкуре, выгуливают на Монмартре пустые патронташи и тупые кинжалы, водружают на головы большие медвежьи шапки из натуральных кошачьих шкур и с грозным видом казаков из донских степей стоят перед вращающимися дверями заведений, даже если сами родом с Волыни. Некоторые, благодаря паспортам щедрого Нансена[4], и вовсе произвели себя в великие князья. Да это было, по сути, и не важно. Все они могли с одинаковым мастерством набренчать на балалайке нечто тоскливое и заунывное и, натянув красные сафьяновые сапоги с серебряными шпорами, в глубоком приседе крутиться в танце на одном каблуке. Видел я одну такую княгиню на сцене парижского варьете. Она изображала сияющую от счастья невесту, «блюстители порядка» с рю Пигаль[5], ряженные боярами, стояли живым коридором, на заднем плане светился картонный собор, из него вышел поп с бородой из ваты, стеклянные самоцветы сверкали в лучах русского солнца, струившихся из прожектора, а приглушенные скрипки оркестрика по капле вливали в сердца зрителей песню о Волге. Другие княгини служили официантками в русских кабаках, на фартуках – блокноты для записи заказов на цепочках из тульского серебра, гордо вскинутые головы, непоколебимый образчик эмигрантской трагедии.
Иные, сломленные, молча сидели на скамейках Тюильри, Люксембургского сада, венского Пратера, берлинского Тиргартена, на берегах Дуная в Будапеште и в кофейнях Константинополя. Где бы ни находились, они поддерживали связь с реакционерами. Они сидели и оплакивали погибших сыновей и дочерей, пропавших жен, подаренные Александром III золотые часы… Многие покинули Россию, будучи не в силах видеть «страдания своей страны». Я знаю русских евреев, чью собственность всего несколько лет назад «экспроприировали» Деникин и Петлюра, но сегодня они больше всего на свете ненавидят Троцкого, который им ничего не сделал. Они мечтают вернуть фальшивые свидетельства о крещении, с которыми они, пусть покорные и униженные, но могли, вопреки запрету, проживать в крупных русских городах.
В маленьком парижском отеле в латинском квартале, где я жил, остановился известный русский князь с отцом, женой, детьми и «бонной». Старый князь был истинным аристократом. Он варил на спиртовке суп, и, хотя я знал его как ярого антисемита и знатока в вопросах сельского хозяйства, этими промозглыми осенними вечерами он казался мне трогательным, он пробивался сквозь них дрожа, неким символом, не человеком, а листом, сорванным с Древа жизни… Но его сын, воспитанный на чужбине, элегантно одетый парижскими портными, доставшимися от более богатых великих князей, – насколько другим был он! В телефонной комнате он совещался с бывшими лейб-гвардейцами, посылал поздравления ко дню рождения фальшивым и настоящим Романовым, а дамам в отеле оставлял в ящичках для ключей любовные записки на розовой бумаге. В автомобиле
После назначения Нансена верховным комиссаром Лиги наций по делам русских беженцев в 1921 году он предложил создать «паспорт вынужденного беженца». Паспорта Нансена спасли жизнь множеству эмигрантов, не только русских, но и бежавших от турецкого геноцида армян. Временный паспорт позволял подавать прошения в государственные органы, претендовать на вид на жительство и разрешение на работу. Паспорта выдавались с 1922 по 1951 год, всего было выдано около 600 000 документов, по паспорту Нансена жили за границей, например, генерал Деникин, Анна Павлова, Сергей Рахманинов, Владимир Набоков. –
Квартал красных фонарей в Париже. Именно здесь находится знаменитое кабаре «Мулен Руж».
