мстительный тигр, пожирающий вероотступников, к которым Геронтион причисляет и себя самого (строки 18–21):
Знаменья кажутся чудом. «Учитель! Хотелось бы нам…»
Слово в слове, бессильном промолвить слово,
Повитое мраком. С юностью года
Пришел к нам Христос-тигр[49].
Геронтион руководствуется отчужденным от веры рассудком, не собирающим мир в единое целое и не открывающим в нем смысл. В результате подобной аналитической работы попытка описать материальную реальность превращается в репрезентацию разрозненных сингулярных форм, невозводимых к идее (строка 12):
Камни, мох, лебеда, обрезки железа, навоз[50].
В свою очередь, обсуждение событий человеческой жизни оборачивается перечислением внешне бессмысленных поступков и случайных жестов (строки 13–14, 23–25, 28–29):
Готовит мне женщина, чай кипятит,
Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей
раковине;
Мистер Сильверо с ласковыми руками
Всю ночь проходил за стеной…
…фрейлен фон Кульп
Через плечо поглядела от двери[51].
Жалуясь, проповедуя, исповедуясь, изобличая рассудок, Геронтион лишь множит ложь. Отрицая рациональное познание как никуда не ведущее, он парадоксальным образом одновременно его утверждает. Сознание Геронтиона движется по пути умножения новых означающих, превращения прежних означающих в означаемые. Рациональное знание о жизни, понимает Геронтион, не помогает. Не помогает и знание о том, что знание не помогает. Равно как и знание об этом знании. Геронтион не ищет выхода за пределами рассудка и оказывается заложником дурной бесконечности рефлексий. Лишь это поддерживает в нем остатки земной жизни (строки 62–66):
Они прибегают к тысяче мелких уловок,
Чтобы продлить охладелый бред свой,
Они будоражат остывшее чувство
Пряностями, умножают многообразие
В пустыне зеркал[52].
Отчужденная от веры, герметически замкнутая на себе сфера рассудка является личным Адом Геронтиона[53]. И, оставаясь в его пределах, Геронтион не способен искренне раскаяться и прийти к пониманию Бога. Удел элиотовского персонажа – утверждать себя («Here I am…») и нарциссически любоваться своей позой. Свое трагедийное саморазоблачение Геронтион обозначает словом «show» (строки 52–54):
I have not made this show purposelessly
And it is not by any concitation
Of the backward devils[54].
Я ведь себя обнажил не без цели
И вовсе не по принуждению
Нерасторопных бесов[55].
Геронтион отрицает, что исповедуется по наущению бесов («backward devils»), хотя сущностно его слова нашептаны именно ими, подобно словам исповеди Ставрогина в «Бесах» (глава «У Тихона»), которые, вопреки желанию самого Николая Всеволодовича,
Там же.
Там же.
Подобным образом замкнуто сознание Пруфрока: его «любовная песня» так и останется неспетой.
