сердцу и почувствовал, что кровь отливает от лица, а перед глазами начинают мелькать мушки – так всегда бывало, когда он испытывал сильное волнение. Собрав силы, ответил – резко, почти грубо:
– А вот вы сами к нему поезжайте и поговорите. У вас все, Виктория Пантелеймоновна? Тогда я занят, извините, всего хорошего.
Ошеломленная и возмущенная его тоном Виктория какое-то время сидела, держа в руке трубку, издающие короткие гудки, потом сердито потрясла головой, пробурчав:
– Нет, хам какой, а? Погоди, я вот поговорю с Андрюшей!
Лорд неожиданно заскулил, задев больную лапу, и она немедленно поспешила к нему, сразу позабыв об Антоне Муромцеве.
Антон же все никак не мог выбросить из головы этот разговор. Уже проверив последние сводки и отпустив секретаршу, он долго сидел неподвижно, вспоминая слова Виктории: «…тихая, как мышка, сердце разрывается смотреть на ребенка». Про его мать Людмилу тоже говорили, что она тихая, как мышка. Уже не думая, что делает, Антон Муромцев поднял телефонную трубку и набрал домашний номер Лилианы Шумиловой.
– Я хотел бы узнать, как Таня, – сказал он, услышав незнакомый низкий женский голос.
Женщина на другом конце провода вдруг засуетилась и торопливо ответила:
– Конечно, конечно, Таня дома, и вы в любой момент можете приехать ее навестить.
– Я не могу приехать, – резко ответил Муромцев, – я просто хотел узнать, как она.
– А что Таня, – печально вздохнула говорившая, – Таня очень тоскует. Мать надолго уехала, дедушка с бабушкой не звонят – обиделись, что она от них уехала. Не понимаю только, как это можно на ребенка обижаться! Понимать же надо, что девочка очень хотела увидеть отца – это ведь естественно. Теперь вот она совсем одна сидит – мать один раз позвонила, так со мной поговорила, а ребенку ей даже некогда было пару слов сказать. Зайдите навестить нас, а? Хоть ненадолго. Дома никого нет, и никто вас не увидит, если вы так не хотите. Позвоните снизу в домофон, я открою, вы посидите с нами, чайку попьете. Сегодня можете зайти?
Антон был ошарашен столь настойчивым приглашением и растерянно промямлил:
– Я… я не знаю.
– Нет, вы все знаете, – проникновенно и твердо ответила женщина, – вы и сами хотите зайти, я по вашему голосу чувствую. Так через час мы вас ждем.
Он сам не понимал, зачем туда едет. Ну, увидит девочку, а что дальше? Скажет, что ничего не смог поделать, чтобы привести к ней ее папу? Нет, просто посидит с ней и что-нибудь расскажет – например, про то, как ее папа сейчас дрейфует на льдине возле Северного полюса или геройски сражается с чеченскими боевиками. Надо узнать, какую ересь нынче принято рассказывать детям матерей-одиночек об их папашах – прежде все такие отцы были погибшими летчиками-истребителями. Правда, его мама ему никогда ничего не рассказывала, но это, возможно, из-за того, что он и не спрашивал. Потому что… потому что у него, Антона, был дядя Андрей. Был!
У Антона горько защемило в груди, и эта боль сжимала сердце все время,
