любит его жена или нет? И ничего ему больше не нужно и не интересно…»
Ночь выдалась на удивление тихая и теплая. На небе переливались звезды, большие и яркие, как поддельные бриллианты. Илларион вышел из сосняка на берег реки, вдохнул полной грудью пряный волжский воздух и услышал ехидный голосок, словно кто-то заговорил у него внутри: «Ну и куда ты теперь подашься? Схватят тебя, дурака, на первой же заставе, если не раздобудешь новых документов. Ду-умай… А товара-то сколько у мещанина в телеге… – зацокал язычком противный невидимый советчик. – Не будь простофилей! Не упускай фортуну, коль она сама дается в руки!»
Когда Калошин вернулся на поляну к догорающему костру, Григорий по-прежнему лежал ничком на земле рядом с бездыханным телом Лесака. Илларион опустился на колени, перекрестился троекратно, прошептал слова молитвы, а потом осторожно коснулся плеча Григория.
– Ну, будет тебе убиваться, – произнес он низким, охрипшим голосом, словно надорвал его криком. – Мертвого слезами не воскресишь. Расскажи-ка лучше, что мыслишь делать дальше…
Батрак оторвался наконец от земли, присел, вытер рукавом рубахи грязное, заплаканное лицо и, продолжая всхлипывать, вымолвил:
– Чего делать? Ясно чего. Ехать с хозяином домой…
– Это куда? В Тверь? – выкатил от удивления глаза Илларион. – Да ты, видать, умом от горя повредился! Повезешь покойника столько суток по жаре? И во что он у тебя, в конце концов, превратится?
– Чего же мне делать тогда? – в отчаянии схватился за голову Григорий.
– А вот чего… послушай умного совета, – доверительно начал Калошин. – Осипа мы довезем с тобой до ближайшей церкви, отпоем и похороним. Все честь по чести. Потом поедем в Нижний, как намечено было, продадим весь товар, а денежки пополам разделим. А дальше уж сам кумекай: быть тебе батраком или вольным человеком, как я… Воля, брат, она слаще меда, если еще и деньги есть!
Услышав такие речи, Григорий сразу изменился в лице, глаза его засверкали ненавистью.
– Ты, разбойник, чего мне предлагаешь?! – закричал он. – Обворовать несчастную вдову с ребятишками? Да как язык у тебя повернулся…
– А вот, поди ж ты, взял и повернулся, – перебил Илларион, и рот его скривила неприятная усмешка. – Потому, брат, что каждый человек имеет свой удел и предел. И коль суждено было твоему Лесаку самым нелепым образом окочуриться в этом лесу, значит, то был знак свыше. Нам, непутевым, был подан знак оттуда, – он указал пальцем на звездное небо, – дабы мы, не сходя с этого места, смогли изменить свой ничтожный удел.
Высокопарная проповедь Иллариона возымела обратный эффект. Батрак опрометью бросился к телеге и извлек из груды мешков с пушным товаром охотничье ружье, о наличии которого Калошин даже не подозревал.
– Сейчас ты у меня узнаешь, каков твой удел и предел, – сквозь зубы процедил Григорий, наведя ружье на Иллариона. –
