ты ему скажешь, что сразу не поверила, что он баба? А то я не знаю вообще, как с ним теперь дружить.
– Пусть звонит мне, – откашлявшись и утирая слезы, сказала Маринка. – Расскажу ему, что значит быть настоящей женщиной.
А после завтрака, медленно перешедшего сначала в обед, а потом в ужин, играли в Монополию. Марина, как обычно, выигрывала, у нее скопился значительный капитал, а все остальные то и дело оказывались в долговой яме. У Глеба в кармане зазвонил телефон. Отворачивая экран от Марины, он чуть нахмурился и вышел. Марина заметила и жест, и взгляд, бросив игровую недвижимость на произвол судьбы, крадучись подошла к ванной.
– Наташ, ну че ты звонишь? – шептал Глеб. – Мне неудобно. Перезвоню, как смогу.
Папа – юморист
Мой папа – юморист. Выходя из комнаты, он всегда танцует партию из лебединого озера «пузатый умирающий лебедь в кальсонах», если хочет есть – ржет, как конь, и постоянно рассказывает анекдоты. Особенно любит такие, где муж выставляет в невыгодном свете свою жену.
«Приехала из заграничной командировки жена: „Ой, что нам показывали! На стриптиз водили. Такая гадость. Хочешь, покажу?“ „Ну показывай“. Жена начинает под музыку раздеваться. „Фу, и правда – гадость“».
Мы слышали этот анекдот раз пятьсот, но всегда смеялись. Мама смеялась и трагически смотрела на нас. В ее взгляде читалось: «Дети, скажите спасибо, что не алкоголик».
Еще папа был мечтатель. Он и сейчас такой, но с годами все же образумился немного. Раньше он свято верил во всякую херню: в светлое будущее, в райком партии, в лучшего друга. Все его обманули, поэтому на старости лет папа окончательно бросил пить. А юморить не бросил.
Но еще в пору своей молодости и мечтательности он, бывало, совершал прекрасные своей нелогичностью поступки, в которых как бы объединялись его мечтательность и желание юморить, и непонятно, чего было больше. Помню, однажды он поехал в Москву за двухъярусной кроватью для меня и сестры. Вернулся с двумя большими коробками, полиэтиленовым пакетом и загадочным выражением лица.
– Вас ждёт сюрприз, – предупредил папа и заперся в детской.
Мама побледнела. Она не любила папины сюрпризы, от них у нее пропадало молоко. Мы же с сестрой радостно предвкушали и подслушивали под дверью. Папа чем-то гремел.
Я знала, что буду спать на верхнем ярусе и мысленно расклеивала плакаты группы «Ласковый май» на потолке (мечтательностью я пошла в папу). Средняя сестра радовалась без всякой задней мысли. Ну а младшая, как обычно, сосала грудь, еще не подозревая, что можно существовать отдельно от мамы.
Папа пригласил нас в детскую.
На железных ножках посреди комнаты, поскрипывая цепями, раскачивался диван.
– Ну! Как вам?
Мы долго смотрели на диван, потом на маму. Мне почему-то стало за нее страшно. На лице ее отразилась слишком сложная гамма чувств.
– Сморите, он с балдахином, – папа с энтузиазмом
