перестаем быть усталыми, это называется отдыхом. Когда мы перестаем страдать, это называется утешением. Когда мы перестаем хотеть пить, это не называется никак.
Язык в мудрости своей понял, что не нужно создавать антоним к слову “жажда”. Можно утолить жажду, но слова “утоленность” не существует.
Некоторые люди думают, что они не мистики. Они ошибаются. Чтобы достичь этого состояния, довольно какое‑то время умирать от жажды. А тот невыразимый момент, когда жаждущий подносит к губам кружку с водой, есть Бог.
Это миг абсолютной любви и безграничного восхищения. Пока он длится, переживающий его непременно чист и благороден. Я пришел учить этому порыву, вот и все. Мое слово настолько просто, что сбивает с толку.
Это так просто, что обречено на провал. Избыток простоты перекрывает понимание. Надо познать мистический транс, чтобы достичь той роскоши, какую человеческий дух в обычное время считает острой нуждой. Благая весть: предельная жажда и есть идеальный мистический экстаз.
Я советую длить его. Пусть жаждущий оттягивает момент питья. Не до бесконечности, конечно. Вовсе не нужно подвергать опасности свое здоровье. Я не прошу медитировать над жаждой, я прошу ощутить ее до самого дна, телом и душой, и лишь потом утолить.
Попробуйте проделать такой опыт: после того как вы долго умирали от жажды, не пейте всю кружку залпом. Отхлебните, подержите воду во рту несколько секунд, прежде чем проглотить. Измерьте это изумленное восхищение. Оно и есть Бог.
Повторяю, это не метафора Бога. Любовь, какую вы в этот миг питаете к глотку воды, есть Бог. Я тот, кому дано испытывать эту любовь ко всему сущему. Это и значит быть Христом.
До сих пор это было нелегко. Завтра будет чудовищно трудно. И чтобы у меня получилось, я принимаю решение, оно мне поможет: не пить воду из кувшина, который оставил мне в камере тюремщик.
Меня это печалит. Как бы мне хотелось испытать в последний раз лучшее из ощущений, мое любимое. Я сознательно отказываюсь. Это неосторожно: обезвоживание мне навредит, когда придется нести крест. Но я себя знаю и понимаю: жажда меня защитит. Она может принять такие масштабы, что притупятся все прочие муки.
Надо попытаться уснуть. Я растягиваюсь на полу темницы, грязном, хуже земли. Я научился не замечать зловония. Надо просто думать, что ничто не пахнет плохо нарочно; не знаю, правда ли это, зато от этой мысли любой смрад становится приемлемым.
Меня всегда поражало, как в лежачем положении исчезает вес. Вешу я мало, но какое избавление! Воплощение означает, что весь этот груз плоти таскаешь с собой. В мое время ценятся люди дородные. Я отверг этот канон, я худой – нельзя быть упитанным и говорить, что пришел ради бедняков. Магдалина считает меня красивым, но только она одна. Собственная мать стонет при виде меня: “Ешь, на тебя без слез не взглянешь!”
Ем я совсем чуть‑чуть. Носи я на себе больше своих пятидесяти пяти кило, у меня была бы одышка. Я заметил, что из‑за худобы многие отказываются меня слушать. В их глазах я читаю: “Откуда взяться хоть капле мудрости в этакой хворостине?”
Еще
