style="font-size:15px;"> – Что же тут удивительного? – вполне натурально изумился парень, – полежал, отдохнул, сил вашими усилиями да молитвами набрался. Что еще? Батюшка вот…
Он опять-таки непритворно потупился.
– Да-да, – зачастил словами доктор, – примите, Николай Ильич, соболезнования. Царствие небесное батюшке вашему. Доброй души и сердца человек был. Больнице нашей не раз помогал.
– Я это, – боярич чуть растерянно оглянулся на разрушенную кровать, – возмещу, не сомневайтесь.
– Да бог с ней, с кроватью, – махнул рукой доктор, – не велика ценность. А вот насчет здоровья… Вот тут (он опять коснулся рукой груди) ожог был глубокий. Говорят – крест святой расплавился, когда вы там… ну, на похоронах…
Боярич прижал подбородок к груди так, чтобы охватить взглядом как можно больше пространства; ничего на коже не обнаружил и пожал плечами.
– Не ищите, Николай Ильич, – доктор сделал рукой едва приметное движение; словно махнуть хотел, но передумал, – нет никакого следа. Кожа чистая, как у младенца. Даже волосяной покров… м-м-м… не поврежден. Что и удивительно.
Доктор потупился, и Николай, словно по наитию, спросил:
– Что-то еще, Никита Сергеич? Ну, не томите, говорите.
А целитель теперь резко махнул рукой. Словно говорил: «А, была не была!».
– Событие это, Николай Ильич… ну, с крестом святым… никак мимо Церкви пройти не могло. Приходили тут, целой процессией. Сам настоятель Успенского собора соизволил.
– И что? – поторопил его боярич, внутренне холодея.
– Водой освященной покропили: молитвы целую ночь читали, – гордо, словно сам отстоял всенощную, – продолжил доктор, – сказали, что отмолили вас Николай Ильич. Между собой же говорили, что отметил вас Господь Бог. С тем и ушли.
– Как отметил?
– Так ожог-то, в виде креста и был…
– Дела…, – протянул Николай.
Дальше он, очевидно потрясенный не столько самим фактом вмешательства в его жизнь высокопоставленных иерархов Церкви, сколько будущими проблемами от такого внимания, ослабил контроль за сознанием. Которое бесконтрольно вторглось в источник, заставив облако вокруг него забурлить искрами, и ринуться в нужном им направлении.
Доктор ахнул, и отступил на шаг, крестясь и шепча что-то едва слышимое. Боярич же кинул взгляд на дядьку, который, стоя у двери, повторял действия Никиты Сергеича практически один в один, и только потом еще раз свершил манипуляцию с головой, прижав ее к груди. И успел таки отследить последнюю фазу творения, которое со стороны никак иначе, чем божественным назвать было нельзя.
На мощной мускулистой, с тонкой прослойкой подкожного жира, груди проступал крестик. Размерами точь-в-точь как тот, с которым парень прожил почти шестнадцать лет. Крестик был намоленным,
