и Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке. Мне сказали, что шкуры еще можно найти в обоих этих местах и в других общественных коллекциях. Я сомневаюсь, что на них есть мои оригинальные этикетки.
Это собирание птиц было главной изюминкой моего путешествия по Нилу. Я был достаточно взрослым и читал достаточно, чтобы наслаждаться храмами, пейзажами пустыни и общим чувством романтики; но со временем это надоело бы, если бы у меня не было серьезной работы по сбору и подготовке моих образцов.
Несомненно, это создавало некоторые сложности для моей семьи, особенно в один такой случай, когда благонамеренная служанка извлекла из моего костюма старую зубную щетку, с помощью которой я наносил на шкуры мышьяковистое мыло, необходимое для их сохранения, частично вымыла ее и оставила вместе с остальным набором для моего личного пользования. Я полагаю, что все растущие мальчики, как правило, неряшливы; но маленький мальчик-орнитолог, или даже мальчик со вкусом к естественной истории любого рода, как правило, самый грязный из всех.
Дополнительным элементом в моем случае был тот факт, что во время пребывания в Египте я внезапно начал расти. Поскольку выше по Нилу не было портных, когда я вернулся в Каир, мне понадобился новый наряд.
Когда мы добрались до Дрездена, нас, младших детей, оставили на лето в доме герра Минквица, члена то ли муниципального, то ли саксонского правительства – я забыл, какого именно. Мы надеялись, что таким образом мы приобретем некоторые знания немецкого языка и литературы.
Они были самой доброй семьей, какую только можно себе представить. Я никогда не забуду неутомимое терпение двух дочерей. Отец и мать, а также застенчивый, худой двоюродный брат-студент, живший в квартире, были не менее добры. Выезжая за город, я усердно собирал образцы и оживлял дом ежами и другими мелкими животными и рептилиями, которые упорно пытались выбраться из частично закрытых ящиков бюро.
Двое сыновей были очаровательными студентами Лейпцигского университета, оба принадлежали к дуэльному корпусу и, как следствие, их лица были украшены шрамами. Одного из них, знаменитого фехтовальщика, звали Дер Роте Херцог (Красный герцог), а другого при каждом удобном случае звали герр Назехорн (Сэр Носорог), поскольку кончик его носа был отрезан на дуэли и пришит снова.
Я выучил здесь много немецкого, помимо своей воли, и, прежде всего, я был очарован Нибелунгами. Немецкая проза никогда не давалась мне по-настоящему легко в том смысле, в каком давалась французская, но немецкая поэзия волновала меня не меньше, чем английская.
С того времени и по сей день было бы совершенно невозможно заставить меня почувствовать, что немцы на самом деле иностранцы. Привязанность, Gemuthlichkeit (качество, которое не может быть точно передано ни одним английским словом), способность к тяжелой работе, чувство долга, восторг от изучения литературы и науки, гордость за новую Германию, более чем добрый и дружеский интерес к трем
