шута – никто. А шут? Он – зеркало огромное, в котором все пороки становятся заметней во сто крат. Ты разве этому не рад?
– Чему? – не понял её слов Шарль.
– Тому, что ты, мой мальчик – шут. Ты – зеркало толпы, к которому идут, идут, идут, чтоб на свои пороки посмотреть… – ответила Лелэ.
– Мне надоело быть шутом, – нахмурился Шарль.
– Поговорим об этом перед сном, – подтолкнув его к двери, сказала Лелэ. – Пора, тебя Матильда заждалась. Некрасиво заставлять барышню томиться неизвестностью.
– Надеюсь, наша с Матильдой связь сегодня будет прервана навеки, – проговорил Шарль, хмурясь. – Надеюсь, она сама поймёт, что я не просто птичка, мечтающая свить гнездо, а одинокий странник, господин ин-ког-ни-то, – он посмотрел на Лелэ. – А ведь я, в самом деле, ничего о себе не знаю, кто я? Кто мои родители? Почему я остался один? Что заставило меня бродяжничать? Из моей детской памяти стерто почти всё. Хотя… – он задумался. – Иногда во снах всплывают какие-то странные картинки прошлого. Моего или нет, не знаю. Мне снится богатый дом, свечи в канделябрах, слуги в белых перчатках, кружева на манжетах, яркий деревянный паровозик, оловянные солдатики, большой плюшевый медведь, с которым тепло спать. В камине горит огонь, кто-то читает сказки. Сон окутывает меня. Я не вижу лиц, не вижу людей, слышу негромкие голоса, но не понимаю, о чём идёт разговор. Похоже, что люди говорят о чём-то таинственном. Эту тайну мне ещё рано знать. Рано, потому что я – маленький. А потом… потом становится поздно, слишком поздно. Паровозик пылает в камине, листы, вырванные из книг, разбросаны по полу. Пропал большой плюшевый медведь, без него стало холодно, жутко… Бессонные ночи в каком-то заброшенном доме среди сотни таких же бездомных, бесприютных, голодных, худых мальчишек, как и я. Почему мы здесь? Почему? Ответить некому.
– У тебя ничего из прошлого не осталось? – спросила Лелэ, взяв Шарля под руку.
– Ничего, – ответил он и улыбнулся. – Ничего, кроме родинки в виде запятой на правом предплечье. Глядя на нее, я всё время думаю о том, что запятая лучше точки, потому что после неё должно быть продолжение. Значит, у меня тоже должно быть продолжение…
– Я бы сказала, хорошее продолжение, – подмигнула Лелэ. – Ты непременно сыграешь роль принца датского, мой мальчик, только тебе нужно учиться.
– О, ты снова за своё, – высвободив руку, проговорил Шарль. – Не желаю. Не хочу. Всё. Точка. Точка, а не запятая. Прошу тебя, Лелэ, не заводи больше таких разговоров.
– Ладно, – сказала она. – Только, заруби себе на носу, что на роль принца никто не возьмёт самозванца, – она щёлкнула Шарля по носу. – Если ты мечтаешь о хорошем будущем, то нужно трудиться, много, добросовестно трудиться, запомни, сынок.
– Я и так тружусь, – буркнул он. – Тружусь целыми днями, а вредный директор, не желает повышать мне жалование.
– Потому что он не считает наше с тобой ремесло великим трудом, – сказала
