рнее, бабушкин, располагался первым у входа, и Надя сразу после завтрака садилась у окна ждать, когда Алина и её бабушка пойдут от автобусной остановки. Они проходили часов около двенадцати, и Надя, едва высидев положенные полчаса, за которые, по её расчётам, Алина с бабушкой доберутся до своего участка, отправлялась к ним в гости.
Идя по грунтовой дороге, засыпанной породой из ближайшего терриконика, Надя обрывала с торчащих сквозь заборы веток крыжовник, малину, вишню, ябло-ки-«залепухи» и черноплодную рябину, от которой губы и язык синели. Надя шла и фантазировала, что идёт по сказочной дороге, как Элли из «Волшебника Изумрудного города», только дорога эта не из жёлтого кирпича, а из чёрной угольной пыли и мелких камней, отнесённых ногами дачников на обочины.
Дружить с Алиной было трудно. Она командовала, решала, во что играть, и, чуть что, сразу обижалась. Тогда Наде приходилось отправляться в обратный путь. Пополдничав клубникой с молоком, Надя бралась было помогать бабушке – рубить для кур траву или полоть луковую грядку, но это быстро надоедало, и она, наплевав на гордость, шла к Алине мириться.
Алина снисходительно принимала извинения Нади и вела играть под яблоню, где на покрывале были разложены вещи, какие даже представить себе не могла обычная советская девочка: блокнот на салатовой пружине; радужный пенал на молнии; карандаши, рисующие сразу пятью цветами; линейка с меняющимся изображением: то зебра, то гепард; чёрная сумка с крышкой-мышонком, которого, оказывается, зовут Микки-Маус, и об этом «у них» знает каждый дурак. Надя, конечно, хотела бы хоть что-то подобное иметь, но не слишком думала об этом. Надю завораживала, притягивала и гипнотизировала только одна игрушка – кукла Барби.
Барби!
Предмет обожания, запредельная мечта! Красивое личико, изящные руки, длинные ноги, которые кокетливо оставались сдвинутыми и чуть согнутыми в пластиковых коленях, когда куклу сажали. А какие у Барби были наряды! Воздушные платья, похожие на зефир, узкие брючки, разноцветные кофточки, сумочки, сапоги, даже туфли на каблуках! Всё это не шло ни в какое сравнение с топорными пупсами в трусах и пухлыми куклами в ситцевых сарафанах, сделанными в СССР.
Алина не давала Наде играть в Барби, разрешала только смотреть, как играет сама: переодевала, наряжая то на бал, то на прогулку, подолгу вертела ею у игрушечного зеркала, что-то рассказывая жеманным голосом, как если бы это говорила сама Барби, потом кукла шла по магазинам или пила в кафе чай из маленьких серебристых чашечек, встречалась с Кеном, они танцевали, ложились спать, а затем Алина укладывала Барби в пластиковую прозрачную коробку и убирала до следующей игры. Надя смотрела на куклу и мечтала о ней, мечтала так, что готова была на воровство: дождаться, когда Алина выйдет в туалет, схватить Барби, спрятаться с ней под кустом смородины и поиграть хотя бы десять минуток, а потом пусть придут и арестуют её. Но на это Надя так и не решилась.
Когда лето кончилось и Надя вернулась домой, она попросила маму купить куклу Барби.
– Где же я её тебе куплю? У нас не продают таких кукол.
После того лета Надя не виделась с Алиной. То ли Алина не приезжала из своей Германии в Новомосковск, то ли приезжала, но не совпадала с Надей, которая всё больше времени проводила в городе, со своими школьными друзьями.
Потом у Нади и всех остальных началась новая жизнь: старшие классы и перестройка, «Юпи» и ваучеры, приватизация и закрытие шахт, нищета родителей и поступление в институт в Москве. Воспоминания об Алине растаяли, как след самолёта в небе. Осталась память о кукле Барби – её несбывшейся мечте.
После первого семестра Надя не поехала домой к родителям, осталась в Москве и устроилась на работу. Продавцом дублёнок в «Лужники». На рынок нужно было приходить к семи, надевать вместо своего пуховика дублёнку и ходить в ней вдоль ряда, выкрикивая нехитрое рекламное объявление. Надя стеснялась. Несмелым голосом взывала она к покупателям:
– Дублёнки, посмотрите, дублёнки. Очень хорошие. Отличное качество. Пожалуйста, можно примерить.
– Что ты как раненая? – говорил Мусса, хозяин точки, кривоногий и коренастый азербайджанец со всклоченной бородой и большими залысинами на покатом лбу.
На дублёнки никто внимания не обращал, её отпихивали, едва скользнув взглядом по раскрасневшемуся от мороза лицу. В час пик, часов в одиннадцать, на рынке начиналась давка и стоял такой гвалт, что Надино неуверенное «очень хорошие» терялось в разнородных, но туго сотканных между собой звуках.
На второй день Мусса прямо с утра сообщил Наде, что работает она последнюю смену. Надя расплакалась. Её первый раз в жизни увольняли. Весь день она ходила молча, не могла, сколько ни пыталась, выжать из себя ни слова. Сын Муссы, пятнадцатилетний Алибек, весь день о чём-то спорил с отцом на азербайджанском. Юля, вторая продавщица, удивлялась:
– Смотри, какой наглый стал. Как с батьком говорит. Удивительно прямо.
