в кошку. Но это редко. Чаще в неживое. В ручку старую дверную там. Дед мой порогом был. Ну, в общем, чтоб полезным быть в дому.
– У, это правильно. А ты чего?
– Чего «чего»? Не переродился что ли? Так не могу. Я же при деле. В доме порядка нет, куда ж мне перерождаться?
– А в петлю чего?
– Надоело.
Киваю. У него, видно, тоже принцип. Стыдно как-то. Это он с нами такой стал. Что ж мы за люди такие, что даже…
– Пойдем покурим.
– Не курю. – ворчит домовой, хочет, чтобы я не мешал ему. Я уже уйти думаю. Но неправильно это.
– Ты прости.
– Бывает.
– Нет, честно. Мы так, может, и не будем больше. Ты потерпи, пожалуйста.
– Ножи на ночь убирать будете? – он вроде как еще надеется. Свой мужик. Просто довели его.
– Будем! – говорю.
– А дверь починишь?
– Это можно. – отвечаю, а он чешет в бороде. Вдруг отпускает петельку и падает вниз.
– Убьешься! – кричу. А его и след простыл. Вдруг в углу зашуршало. Гляжу, ботинок тащит:
– Кошка в него нагадила. Хотел вычистить.
Мне стыдно. Вслух думаю:
– Прибью, наверное.
– За что?
– Ну, чтоб не гадила.
– Ты лучше обувь высуши, она мочой пахнуть и перестанет…
– А, ну или так.
– Пойдем курить.
– Пойдем.
На улице хорошо. Давно так не было. По небу облака плывут. Как борода у деда Мороза, ватные. Солнышко пригревает. Слов нет. Да и не к чему.
– Ругаться перестанете? А то как-то худо. Дом весь злобой, как паутиной, зарос.
Вздыхаю:
– Это трудно. Я же не со зла. Да и они тоже. Они из принципа.
– Знаю. – поддерживает домовой.
– Но не отчаивайся, я попробую.
– Попробуй. – и добавляет, – пожалуйста…
– Теперь придется.
– Я пойду, ладно. У меня дел много. И… ну сам знаешь, не говори никому.
Молчим. Облака плывут. Не ватные уже, просто сахарные. Слов не надо. Что же мы за люди такие, если от нас домовой чуть не повесился?
АВОСЬ
Темно, хоть глаз коли. Что там карту, руки не видишь. Но вот, будто свечка зажглась. Посветлело. Супротив дамочка. Да и красивая. Уже не молодка, но с норовом. Крепка, статна. Глаза… так и стреляет, так и стреляет. Но что там твое ружье, калибр другой. Тут сразу наповал и дыра в груди с кулак. Да и я ведь уж не раз ранен был. Что к чему разумею. На рожон не лезу. Ах, хороша чертовка. Волосы длинные, черные, вьются понизу. Шейка высока, бела. А под шелком грудь тяжело так поднимается, дышит томно. А говорит тихо, будто ветерок зашелестел:
– Коли выиграешь, так вся твоя стану, будешь надо мной хозяин. А если я, так по-своему тобой править буду.
Ох, и пробрало же меня. Ведьма, сущая ведьма. Да разве ж против такой устоишь? Взялись мы за карты. Оба руку тянем, она поверх моей пригоршни свою рученьку. Так я колоду и отдай. Сама раздала.
