Я пытаюсь представить, как бы после смерти выглядел папа. Он бы лежал с открытыми глазами или закрытыми?
Я прикусываю щеку изнутри. «Будь сильной, как Баффи».
С натянутой улыбкой перевожу взгляд на папу на тот случай, если он наблюдает за мной. Но он не смотрит на меня. Он опирается на подлокотник чересчур большого инвалидного кресла – единственного, которое стояло в вестибюле больницы. Папа всегда был высоким и худым, но теперь кажется, что на широком сиденье могли бы поместиться трое таких, как он.
Когда у него только обнаружили болезнь, больница предложила нам инвалидное кресло, оплаченное по страховке, чтобы мы могли отвезти папу домой, но тогда он покачал головой и улыбнулся. «Нельзя показывать раку ни малейшей слабости», – сказал отец, подмигнув мне, и мы оба рассмеялись. Мама хотела взять кресло, но мы ее отговорили.
Сейчас никто не шутит.
Бумага, покрывающая смотровой стол, шуршит, когда я ерзаю, чтобы устроиться поудобнее. Моя левая нога омертвела. То есть онемела. Она не мертвая.
Мама переводит на меня взгляд холодных голубых глаз, и я замираю. Она хотела, чтобы я осталась дома, уверяла, что мое присутствие не понадобится. Не знаю, беспокоится она обо мне или о том, как мои эмоции могут повлиять на папу, но маме давно пора понять, что я могу скрывать свои чувства так же хорошо, как и она.
Папа ловит мой взгляд и проводит рукой по редким клочкам волос, которые химиотерапия у него еще не отобрала.
– Я все еще похож на графа Дракулу? – спрашивает он, и его губы растягиваются в подобии усмешки.
До рака у папы было круглое лицо, густые брови и черные волосы, которые он не по моде зачесывал назад, за что мама постоянно его дразнила. Но ему это нравилось. Он выглядел точь-в-точь как Бела Лугоши, хрестоматийный образ Дракулы. Мы постоянно шутили, что папа – давно потерянный родственник Лугоши.
– Возможно, сейчас ты больше смахиваешь на Кристофера Ли.
Ли сыграл Дракулу после Лугоши, и его прическа была не такой великолепной.
Папа фыркает, звук получается мягким и слабым.
– Даже Джеральд сейчас выглядит лучше меня. И вообще, у меня больше общего с графом Орлоком. – Отец ухмыляется, по-настоящему ухмыляется. В уголках его глаз появляются морщинки, как бывает, когда он рассказывает шутку, над которой уже смеется, и ждет, что я оценю его чувство юмора.
Я смеюсь. Мы с папой – знатоки вампиров. Мы как минимум по десять раз смотрели все существующие фильмы о вампирах, сериалы и даже документалки. У нас принято шутить о нежити. Папа даже упомянул Джеральда. Я думала, он забыл, какой сегодня день, но, возможно, и нет. Конечно, ему не удалось приготовить поутру свои коронные вампирские блинчики с нарезанной клубникой в качестве кровавых клыков, но мы могли бы отпраздновать позже.
Я вглядываюсь в папино лицо в поисках каких-нибудь признаков того, что он помнит. Ничего.
Я понимаю, что все еще смеюсь, и умолкаю. На глазах слезы, и я даже не помню, как дала им волю.
Папа перестает смеяться вслед за мной. Его лицо расслабляется, а взгляд уплывает в сторону. Сейчас он часто так делает. Мне интересно, о чем он думает или, наоборот, пытается не думать, как иногда делаю я.
Мама по очереди смотрит на нас, словно совсем не понимает. Морщит лоб, глядя, как я вытираю глаза, но ей не нужно беспокоиться. Я по-прежнему держу себя в руках.
Каково бы нам было без папы? Остались бы только я и мама – два человека, которые не понимают друг друга. Нас всегда связывало именно его присутствие. Иногда мама улыбается одной из банальных шуток отца или даже смеется над одной из моих, если он подталкивает ее к этому. Папа – тонкая нить между нами.
Я откидываю голову назад и снова моргаю от яркого света.
Дверь со щелчком открывается, и входит папин онколог. Он молод, выглядит как профессиональный теннисист, и это не перестает меня беспокоить. Когда я вижу его рядом с отцом, то ощущаю некую несправедливость. Мне нужен древний доктор, который должен был уйти на пенсию десять лет назад.
– Дэвид, как дела? – Врач пожимает папе руку, не дожидаясь ответа. Это такой нелепый вопрос. Весь мир знает, как у него дела.
Доктор пожимает мамину руку, а затем мою. По крайней мере, он милый. Он всегда замечает мое присутствие и признает, что я – взрослая и могу справиться со всем, что он вываливает на нас… в отличие от мамы, которая всегда смотрит так, как будто ждет, что я сломаюсь.
Врач подтягивает к себе стул на колесиках.
– Химиотерапия перестала действовать, – сообщает он. Никакой вступительной речи, никакого разглядывания бумаг, перед тем как заговорить, никакого вздоха перед плохими новостями. Он сразу выкладывает информацию, не оставляя нам времени собраться с
