дневник – с верой и наступающей весной, ручьями и полями.
Одна вруша, одна клуша, много сладких старух, боксёр, которого турки зовут Али-Баба, фотограф Саша с его ответами на все вопросы, боров рыжий с рыжим крестом на шее, девочка-бойскаут, турчанка с повадками дорогой проститутки, штук семь-восемь старух, поющих про молодость.
Говорю с официантом по-немецки.
– До 00.00 не ем ни рыбы, ни мяса.
– В таком случае вам нужно идти отсюда на шуй.
Нет, мягче:
– В таком случае вам нужно идти в верхний ресторан.
Там нет ни рыбы, ни мяса.
Христос Воскресе!
Турки, дети, то излишне услужливы, то обидчиво грубы.
А в России сейчас – Крестный ход.
Немка смазывает пальцем сливки с ободка кофейной чашечки, и пальчик облизывает, пока никто не видит, моет водой, оглядываясь, ставит на тарелку, поболтав, вверх дном, ждёт-ждёт, оглядывается, тащит к выходу, спрятав в рукав, поговорила, остановилась, уплыла.
Крестит стакан: – Изыди, нечистая сила, останься чистый спирт.
Приветствие в монастыре, трудник монаху:
– Харе Кришна! (Сидит у помойки.)
Чёрненькая девушка потёрла тыльной стороной указательного пальца ресничку.
– Чем девушки отличаются? – Вниманием к ресничкам.
Опыты с глиной, девичьи грёзы.
Птенец как огонь.
Кот Диоклетиан.
Вышел, пытался окропить лесного мотылька.
Вода розовая.
«Потому что победа течёт в нашей крови», – пишет Григорян в газете Вера.
«Господь простит оплаканные грехи», – пишет Лена Григорян.
Песок. Растёт овёс. Куст плексигласа. На корабли ходить нельзя. Солнечно. Мелко.
Капает дождь. Час ночи. Был в монастыре. Стирают бельё.
Бомба похожа на яйцо.
Грибы нанизал на ветки, как белка.
Кверху лапами десятки мёртвых мух. Затопил печку, зашевелили лапами, завоскресали. Сметал в совок, шевелящихся, – в печь. Дом-побоище: головы, крылья, лапы и туловища. Сметаю и жгу в ольхе.
Каша с сухими грибами. Серые поля и розовые леса.
Последние сугробы в ложбинах, лисьи и птичьи следы, новые, свежевырытые мышиные норы. Муравьи уже копошатся. Обратно – через кладбище?
Поля и леса молчали. И вдруг в роще над могилами. Нет.
Поля и леса молчали и были полны движущихся клубов воздуха; обугленный пень, похож на чёрного ангела; пальто на ветке у дерева, как старик с повисшей рукой, прислонившийся к дереву лбом.
И вдруг в роще над могилами – не торжественный, а детски весёлый не хор, не щебет, а радостный гвалт птиц над синими (…) в пёстрых, ярких, разноцветных… цветах между крестами. Гвалт, как в освещённый первым… Детский сад после завтрака, солнце в комнате, новые
