недостаточно, по словам женщины.
– Мой дражайший в командировке, в городе Гейдельберг, проблемы Ландау, ха-ха, давай мой мальчик, поехали, – сказала Светуля, беря Кроненберга под руку. И он пошел с ней под пятничным солнцем, не как на заклание и безо всякого сомнения, но с некоторой оговоркой, что ли.
– Не жалей и не зверей, – уверенно сказала, как повторяла урок, Светуля, женщина с противоречиями, населявшими ее сознание. Она легла на кровать навзничь, опираясь на колени и демонстрируя пухлые красивые ягодицы много моложе ее возраста. – Давай, мой дорогой, давай, да поможет тебе небо и тот, кто находится в его далях.
Мать Виктора была хорошо и подробно знакома со Светулей. Они, мать и Светуля, разговаривали несколько раз за чаем с пирожными, обсуждая молодого еще Виктора, но уже со своим сложным отношением к жизни и действительности.
– Он обещает очень многое, мой сын, в разных сферах жизни, – не слишком серьезно говорила мать Виктора.
– Я с вами абсолютно согласна, дорогая. Вы знаете, я относила его пробы пера самому Валентину Петровичу, вы, конечно, знаете, о ком я говорю, он взыскателен и требователен к молодым авторам. Он мне лично сказал, что в Витеньке что-то бесспорно есть, а его мнение дорогого стоит, – рассказала Светуля, которую мать Виктора избегала называть по имени. Мать Вити всегда гордилась своей интуицией – «никогда меня не подводила» – часто повторяла эти слова.
– Не верю ни одному ее слову, ни одному, – сказала она про Светулю. Она добавила, что «эта женщина вульгарна и совсем тебе не подходит, Витя».
«Пскапская баба, и все», – думала она, и мысли ее отражались на ее лице. Мать очень ревновала Витю к другим женщинам, к отцу:
– Старуха твоя Светуля, перекрашенная уродка, вот и все.
Но Светуля эта не была уродка. Она была не так проста, она была кандидатом филологических наук, очень многое знала и еще больше выучила наизусть. Светуля была ко всем своим многочисленным достоинствам еще и усидчива. Она хотела знать как можно больше о жизни, о литературе, о том, что было в прошлом.
– Вот ты поклоняешься Платонову, Виктор, что ж, неплохо, неплохо. И Валентин Петрович это влияние отметил, плюс тебе. Хочу тебе рассказать, что товарищ Иосиф Сталин, большой любитель литературы, он все читал – знай это: они, такие любознательные, все читают, конспектируют – прочитал рассказ Платонова «Впрок». С карандашом в руке. Он сделал много пометок на полях, написал, например, слово «пошляк», главная его пометка была «Сволочь!», – об этом рассказала Светуля, противоречивая и, на первый взгляд, почти рядовая женщина, Виктору, отпивавшему из граненого стакана и осторожно закусывавшему горбушкой черного круто посоленного хлеба известно что. Кроме хлеба, закусывать было нечем, но Кроненберг уже привык довольствоваться в Москве малым, если только хлеб можно называть малым. Его свободная левая рука лежала на ее пылающем бедре.
Три года
