Я вздохнула – в трехтысячный раз за наш пятиминутный диалог.
– Я не помню.
Он находил меня во всех тихих местах, где я желала побыть наедине с собой. Комментировал экспонаты в музее, выскакивал из-за стеллажа в библиотеке, поджидал на ступеньке пустой утренней набережной. А теперь до некрополя добрался! – и заводит свои мерзкие разговоры. Никакого уважения у человека – ни к живым, ни к мертвым…
Ему не нравилось ни то, сколько я говорю, ни то, как я это делаю. Где он любил бывать? Не знаю. Говорил ли что-то о проблемах? Не помню. Может, вы что-нибудь… Не слышала.
Шварц начал терять терпение – а вместе с ним и профессионализм, казавшийся прежде непоколебимым.
– Анна Эдуардовна, прошу прощения, конечно, но я не понимаю вашего безразличия! У вас, вообще-то, муж пропал!
– Бывший. И – я подумаю.
– Что? – удивился он.
– О прощении. Подумаю.
Шварц тяжело вздохнул. Я последовала его примеру – в три тысячи первый раз.
– Я не прошу ничего сверхъестественного, – попытался он снова. – Может, есть что-то про ваших общих друзей…
– Его друзей я не знаю, а у меня их нет, – ответила я, чуть помедлив, злобно добавила про себя «и у тебя, видимо, тоже» – и тут же устыдилась этой мысли.
В конце концов, работа у человека такая.
Хотя – разве так работают? Кажется, допросы производят иначе. Но мне все равно, я не собираюсь вникать в эти тонкости, пусть просто отвяжется от меня.
– Интересно, конечно, – протянул Шварц
Я пожала плечами – ну, интересно, так интересно.
– А вы всегда молчите? – не выдержал он.
– А вы всегда болтаете? – раздраженно уточнила я.
– Нет. Иногда я песни пою.
– Здорово.
Я пошла вперед чуть быстрее, давая понять, что лимит слов на сегодня исчерпан.
Вообще, я довольно отзывчивый человек, но тут… Мне все равно нечем помочь.
– До свидания, Анна Эдуардовна, – проговорил Шварц.
Молодец, все понял. Не побежал за мной со своими глупыми вопросами.
Конечно, я рано расслабилась.
На следующий день он поймал меня возле мусорных баков.
– Добрый вечер.
– Добрый. А вы умеете найти романтичное место для разговора, да? Кладбище, помойка…
– Стараюсь, – Шварц развел руками. – А то что все отделение, да отделение…
Я усмехнулась. Разнообразия, значит, захотелось.
Зашагала прочь от баков – не к подъезду, а так, вдоль дороги. Шварц шел за мной.
– Мне все еще интересно, не расскажете ли вы мне какие-нибудь подробности о своем бывшем муже.
Я остановилась.
– Вряд ли я поведаю что-то, чего вы не знаете…Ну, в конце концов, кто из нас из органов? –
и тут же хихикнула про себя: вообще, технически, мы все из органов…
Потом я посмотрела на Шварца, пытаясь выразить всю переполнявшую меня досаду, но, видимо, над красноречием во взгляде мне нужно еще работать, потому что следователь сказал:
– Ну, а все-таки.
Я быстро заговорила, глядя ему между глаз:
– Мы прожили с ним вместе три года – и уже два года, к счастью, прожили отдельно. Он потерял ко мне интерес, да и я, знаете, совсем о нем не беспокоюсь. Никаких общих друзей, никаких общих врагов, вообще – ничего общего. И это меня очень радует.
– Вы плохо расстались?
– Расстались мы замечательно.
Хотите услышать, что я его убила и закопала в лесу? Не сегодня, мы слишком мало знакомы.
– И у него не было…недоброжелателей?
Я чуть в голос не расхохоталась.
– Вы лучше спросите, были ли у него доброжелатели… Ну, ладно, были, конечно. Допустим, я одна вспоминаю о нем как об «этом подлеце Снегине».
Шварц поднял брови.
– Только, пожалуйста, Анна Эдуардовна, не говорите, что подумаете об этом завтра!
– Хорошо, будь по-вашему. Подумаю об этом послезавтра.
Он тихо засмеялся. Мы молча пошли по узкой тропинке за соседний дом.
– Коллеги с ним мало общались, – объяснял мне Шварц, – но все отзываются
