нехотя ответил он.
– Значит, она правду говорит?
– Быть не может, – не поверил Стас.
– Может, может, – горячо закивал Денисевич. – В поселке проживает не очень много злоупотребляющих и иных антисоциальных элементов. Всех поголовно знаю. Где, когда, по сколько человек собираются и в какое время суток. Гена и Марьяна с ними никогда дружбу не водили. Они держались особняком. Этим и выделялись. Хотя Генка мог к кому-нибудь подсесть, но без нее.
– Стас, заканчивайте без меня. Лучше на улице.
Денисевич непонимающе завертел головой.
– Покурим? – улыбнулся Стас. – Пусть Лев Иванович тут сам. Вы же не против?
Гуров поднялся, одернул брюки и зашел на маленькую кухню. Прикрыл за собой дверь, окинул беглым взглядом помещение. Когда-то белые стены украшали темные разводы от сырости, под ногами запружинил вздутый линолеум. Марьяна сидела за столом с закрытыми глазами.
За спиной раздался звук закрывающейся двери.
– Оставьте меня одну, пожалуйста, – попросила Марьяна, не поднимая век.
– Мы здесь одни. Могу присесть?
Не дожидаясь разрешения, Гуров выдвинул из-под стола табуретку.
– Ну что? Что вам еще от меня надо? – открыла свои большие глаза Марьяна.
– Не Гена сломал вам жизнь. Это произошло гораздо раньше, когда погибла ваша дочь, – тихо заговорил Гуров. – Ваш участковый, может, и ляпнул что-то не то, но, поверьте, он относится к вам очень хорошо. Да вы и сами это, наверное, видите. А что касается вашего сожителя… Именно на Геннадия вы возлагали надежду покончить наконец со всей той чернотой, в которой оказались. Но он не смог вас вытащить из ада. Он даже не старался помочь и тянул вас за собой. Я прав?
Работать психотерапевтом Лев Иванович Гуров не любил. И не просто не любил – он ненавидел это дело всей душой. Не этому его учили в вузе, а потом и на практике, но вышло так, что дело всей его жизни включало в себя не только применение умственных усилий и владение боевым оружием, но и простые разговоры по душам. Часто оказывалось, что именно слово творило чудеса и заставляло человека не только вытряхивать душу наизнанку, но и круто разворачивать свою жизнь на сто восемьдесят градусов.
– Вот умеешь же ты подобрать слова, – заметил как-то Крячко. – Как боженька смолвил.
– Ну, не знаю, не знаю, – не соглашался Гуров.
На самом деле он все прекрасно понимал. Знал, что умеет и может. Жаль, что срабатывало через раз, а не чаще.
Марьяна открыла глаза, посмотрела на Гурова и ничего не ответила. «И снова ни одной слезы, – подумал он. – Всё уже выплакала и никому не верит».
– Наверное, вы правы, – прошептала Марьяна. – Жалко его. Хоронить теперь надо. Кроме меня, он ведь никому не был нужен. Родных нет, ничего в этой жизни не умел. Даже умер как-то не по-человечески.
– Но если Гена и получил по каким-то своим заслугам, то наказание не соразмерно его проступку, если, конечно, можно считать проступком его отношение к вам, – продолжил Гуров. – Давайте прямо,
