право и вижу мелкого пацанчика лет 10-12 в странной и нелепой одежде, какой-то балахон у него, подвязанный поясом в районе талии, на ногах тоже не пойми что… лапти что ли?
– Ну слава те господи, ожил, – обрадовался моему движению пацанчик, – как тя молонья-то шибанула, я уж думал всё, концы тебе пришли, весь синий стал. Ты давай, оклёмывайся скорее, нам надобно бы до ночи в ночлежку поспеть, а то закроют, мёрзни потом на дворе-то…
Поворачиваю голову налево – мы, похоже, лежим под какой-то лодкой, ребристый купол над головой, под задницей что-то твёрдое, похоже, что скамеечка лодочная.
– Ты кто? – спрашиваю я у мальца.
– Брательник я твой, Лёха, – размазывая слёзы по щекам, говорит он, – шибко тебя долбануло-то, забыл всё…
– Где мы? – продолжаю тупить я.
– Да там же, где и вчерась, в Кунавине, – отвечает малец, – харч промышляем… сёдни плохой день был, пару луковиц да полкраюхи хлеба выручили.
– А год сейчас какой? – задал я наконец главный вопрос.
– Я в годах не шибко понимаю, – продолжил всхлипывать мой неожиданный родственник, – в ночлежку придём, там спросишь. Ты лучше вставай, нам через мост на ту сторону надо, а то его разведут скоро, его ж на ночь всегда разводят, вот тогда точно под этой лодкой всю ночь дрожать будем.
– А фамилия у нас какая? И мать с отцом где? – сделал я попытку приподняться, кажется это получилось.
– Потаповы мы, а родителей у нас год уже почитай, как нетути ни одного – тятька бурлаком был, в прошлом годе повели оне баржу в Ярославль, так он и не вернулся оттедова, казывали, утоп он где-то под Кинешмой, а как и почему, то неведомо. А матушка наша в прошлом месяце померла от хвори… ты ж её выхаживал долго, дохтура приводил, не помог только дохтур, немчура поганая, только деньги последние выцыганил – и этого не помнишь?
– Не помню, – угрюмо сказал я, выбираясь из-под лодки, – ну пойдём что ли в твою ночлежку… только там ведь деньги наверно платить надо?
– Не надо, – отозвался Лёха, – мы убираемся там раз в неделю в счёт этой платы – этого ты тоже не помнишь?
– Слушай, давай так, – придумал я выход, – считай, что я совсем ничего не помню после этой молоньи…
Это было очень близко от истины, я по-прежнему очень плохо врубался в ситуацию и почти ничего не понимал. Дело в том, что последнее моё воспоминание перед тем, как я увидел брата-Лёху, была рулёжка по ночному городу в 21 веке – я возвращался с вечерней смены домой примерно в половине двенадцатого, накрапывал мелкий и занудный дождичек, разогнавший с дорог остатки автомобилей, мокрых пешеходов и даже женщин с пониженной социальной ответственностью. Одолел почти весь проспект Ленина и огибал кольцо на Пролетарке, когда переднее колеса моей Джетты влетело в неожиданную яму… вчера ещё тут всё ровно было, а теперь вот… и совсем последнее, что я запомнил, так это как машина переворачивается, а горизонт резко наклоняется влево… потом лодка и Лёха… Да уж, занесла меня нелёгкая – это ж конец 19 века или самое начало 20-го, а город, судя по всему, тот же самый, Нижний Новгород, а идём мы с Лёхой сейчас по территории Нижегородской ярмарки, коя тут каждое лето открывается, в Кунавинской слободе… а мост, на который меня брательник ведёт, это один из двух плашкоутных мостов от Ярмарки на правый берег реки Оки, где и расположен собственно в этом времени город. Такие блин дела, граждане присяжные заседатели и приравненные к ним.
Лёха привёл меня на второй мостик, который ближе к Московскому железнодорожному вокзалу проходил, он начинался примерно от того места, где в будущем будет стоять монументальный памятник Ильичу высотой в 12 метров, а заканчивался на Благовещенской набережной, в будущем это будет Черниговская улица. Состоял мостик из двух частей, сначала до Гребнёвских песков, ну острова такого посреди Оки, а когда одолеешь лабиринт из амбаров и складов на этих песках, там вторая часть плашкоута была. А основной-то мост был куда как более основательным, и по нему даже ходил электрический трамвай.
– А мы ж ведь жили где-то, ну до того, как матушка померла? – задал я ещё один вопрос Лёхе, – чеж мы не там живём, а в ночлежке?
Лёха огорчённо вздохнул, отпрыгнул от маневрового паровозика, который прикатил от Московского вокзала пару вагонов с товаром для разгрузки, и ответил:
– Была у нас хата, вон там, в Благовещенской слободе, мы мимо неё сейчас пойдём, но нас оттедова целовальник Спиридон выгнал взашей, за долги хату забрал… мы ж ему задолжали сильно, когда матушку пытались вылечить…
Вот же сука, подумал я, двух малолеток на улицу вышвырнул и даже не почесался… ну хорошо, ты Спиридонушка, занимаешь теперь место номер один в списке моих личных врагов. Обогнули пару жестяных резервуаров.
– А это что такое? – спросил между делом у брата.
– Аааа, – удивился он моему вопросу, –
