во всеуслышание определилось в отношении антисемитизма. Нам обещали, но обещания не выполняли. Мы напоминали о данных обещаниях, нам снова обещали, но так в те годы и не было сделано по этому поводу отчетливого, внятного заявления высшего руководства СССР.
– О, вы явились! – встретил меня однажды утром Виталий Лазаревич. – Вчера вы отсутствовали, и на ваше место присел Андрей Дмитриевич. Мы что-то обсуждали, и в это время Горбачев открыл съезд, и раздался гимн. Ну, я, естественно, встал, стою. А Андрей Дмитриевич спокойненько, благодушно себе сидит. Скучает, ждет, когда кончится бравурная музыка и мы продолжим нашу беседу. И действительно, когда я опустился в кресло, мы продолжили прерванный разговор как ни в чем не бывало. Как будто я отлучился на три минуты в туалет. Для него было так же естественно не вставать при исполнении гимна, как для меня – встать. В его глазах, в выражении лица не было никакого упрека, никакого осуждения. Он не считал меня трусом, а себя героем. Вот это абсолютное спокойствие при совершении необычных, даже опасных поступков меня в Андрее Дмитриевиче неизменно удивляет и восхищает. Я тоже в своей жизни совершил несколько неординарных поступков, но при этом каждый раз волновался, переживал. Делал, но нервничал. Сахаров спокоен, как бог.
Должен заметить, что Виталий Лазаревич нередко, и я бы сказал, охотно рассказывал о своих недостатках, неловких поступках, о случаях, когда он выглядел, как ему казалось, нелучшим образом. Он поражал меня своей способностью смотреть на себя со стороны и рассказывать о себе, как о другом человеке.
После Первого съезда народных депутатов СССР возникла первая легальная парламентская оппозиция – Межрегиональная депутатская группа (МДГ), которую возглавили три сопредседателя, но фактически лидером был Андрей Дмитриевич Сахаров. Я в эту группу вошел сразу и был уверен, что Гинзбург сделает то же самое. Где ж ему быть, как не там. Однако он в МДГ не пошел. Я не стал спрашивать почему, мы эту тему деликатно обходили. Но спустя некоторое время Виталий Лазаревич вдруг говорит: «Александр Исаакович, я чувствую, у вас есть ко мне вопрос, который вы не смеете мне задать: почему я не вошел в МДГ? Отвечаю: я считаю вредным выступать против Горбачева, которому и без того очень трудно в окружении враждебно настроенных к нему членов ЦК. Зачем же создавать дополнительные трудности, притом людьми, от которых он ждал поддержки». Я объяснил свою позицию: Горбачев не сможет проводить реформы, оставаясь во главе партии, руководство которой все настойчивее выступает против того, что он делает, у него есть выбор, пусть он решительно станет на сторону МДГ. Его возможности внутри партии исчерпаны. Виталий Лазаревич был со мной не согласен, правда, несогласие его было мягким, не совсем уверенным. Только после смерти Сахарова оно стало категорическим.
К Ельцину он относился настороженно, ничего хорошего от него не ожидал, откровенно высказывал свои опасения даже в тот период, когда Ельцина чуть не носили на руках. Его политические воззрения были всегда отчетливыми, ясными, опирались на логику фактов. Например, он был решительным противником заигрывания
