единомышленницами.
– По-моему, мама с дочкой могут любить и дружить и в разных галактиках, – закруглилась я.
Всегда твердила про любовь и дружбу. Бывало, хотелось рыдать от отчаяния, потому что она не в состоянии была меня понять. Бывало, непреодолимо тянуло втолковать ей, что она абсолютная дура и угробит свою молодость без надежды на спасение. Останавливало меня то, что гадостей про себя девочка наслушается от чужих людей. Вступать в этот хор, голосящий в основном из зависти и боязни конкуренции, матери было противно. Так я и балансировала годами между потребностью высказать то, в чем жизнь меня убедила, и боязнью снизить самооценку дочери.
В итоге заявила:
– Можешь обижаться, можешь не обижаться. Надеюсь, ты настолько умна, что предпочтешь второе. Я должна, я обязана говорить тебе о тебе все, как есть. Ведь только мне ты потом скажешь: «Мама, почему ты меня не предупредила? Я не хотела слушать, я не верила, но ты не имела права молчать, если знала, что у меня могут быть неприятности». Не обессудь, доченька, мне придется гладить тебя против шерсти хотя бы время от времени.
– Ты только этим и занимаешься вообще-то, – буркнула Арина.
– Да я высказываю вслух меньше четверти того, что приходит в голову. Потому что взрослее, опытнее и мудрее тебя.
– И от скромности не умрешь.
– Сама не умру и тебе не позволю, – засмеялась я. Иногда дочь присоединялась. Но с годами стала все чаще ограничиваться улыбкой, а то и вымученной ухмылкой. Чтобы рассмешить взрослого человека, нужен талант, а не просто бытовое чувство юмора. Это я поняла быстро.
Надо же, оказывается, если сосредоточиться, можно дословно воспроизвести разговоры с Ариной. С приятельницей, которая давно живет в Черногории, с которой мы уже и не переписываемся. Сколько же слов было произнесено за жизнь. И большая часть – напрасно. Я говорила одно, дочь слышала другое. Более того, мои поступки она тоже трактовала по-своему. Интересно, а с ровесницами и ровесниками мы тоже существовали в параллельных мирах?
Как же меня задело то, что в глазах собственного ребенка, самого близкого мне человека, я не такая, какой мне хочется быть! А ведь так часто приходилось себя контролировать, ломать, чтобы быть хорошей матерью. Досадно. Получается, могла бы и не маяться? Все равно оказалась бы во всем не права и много в чем виновата? Если честно, мне очень неприятно кудахтать по поводу разного восприятия прожитых бок о бок с Ариной лет. Все сильнее тянет написать правду: она лжет. Просто врет без зазрения совести. И картина мира у нее, попросту говоря, такая, какая ей выгодна.
Когда я окончательно усвоила, что дома ей хорошо, что уходить она не собирается, я это приняла. Не сразу. Хотелось остаться одной. Мне нужен был водораздел, чтобы прочувствовать, что я вырастила дочь. Я. Сама. Вырастила. Все по-настоящему – она может обойтись без меня. Какой-то второй подростковый период намечался – я жаждала самостоятельности, рвалась делать
