ить. Сегодня я обнаружил в моих каштановых кудрях седой волос – верный знак старения. Однако же он мог оставаться незамеченным все триста лет – а ведь иные люди делаются совершенно седыми, не достигнув и двадцатилетнего возраста.
Я поведаю мою историю, и пусть читатель рассудит сам. Я поведаю мою историю, чтобы тем самым скоротать несколько часов долгой вечности, которая становится для меня такой утомительной. Вечно! Возможно ли это? Жить вечно! Я знаю о чародействах, жертвы которых, погруженные в глубокий сон, пробуждались через сотню лет юными, как и прежде; я знаю о Семерых Спящих[4] – такое бессмертие не столь тягостно; но ах! – груз нескончаемого времени, томительный ход непрестанно сменяющихся часов! Как счастлив был легендарный Нурджахад[5]!.. Но возвращаюсь к моему рассказу.
Весь мир знает о Корнелии Агриппе. Память о нем бессмертна, как, благодаря его искусству, бессмертен я. Весь мир знает также о его ученике, который в отсутствие наставника нечаянно вызвал злого духа и был им погублен. Известие об этом происшествии, правдивое или ложное, доставило прославленному философу множество неприятностей. Все ученики в одночасье покинули его, слуги разбежались. Некому стало постоянно подбрасывать уголь в его всегда раскаленные печи, пока он спал, и следить за меняющимся цветом его зелий, пока он работал. Опыт за опытом терпели неудачу, поскольку одной пары рук было недостаточно для их выполнения; духи тьмы насмехались над ним, ибо он не мог привлечь к себе на службу ни единого смертного.
В ту пору я был очень молод, очень беден и очень сильно влюблен. Я провел в учениках у Корнелия около года, хотя находился в отлучке, когда произошло это несчастье. По моем возвращении друзья заклинали меня не возвращаться к алхимику. Я с трепетом выслушал их ужасную повесть; повторного предостережения мне не понадобилось; и, когда Корнелий пришел ко мне и посулил кошель золота, если я останусь под его кровом, мне почудилось, будто меня искушает сам Сатана. Зубы у меня застучали, волосы встали дыбом, колени задрожали, и я опрометью кинулся прочь.
Нетвердым шагом я направился туда, куда влекло меня ежедневно на протяжении двух лет, – к мирно журчавшему ручью с чистой живой водой, где меня дожидалась темноволосая девушка, не сводившая сияющих глаз с тропинки, по которой я приходил каждый вечер. Я любил Берту с тех пор, как помню себя; мы были соседями и товарищами в детских играх; ее родители, как и мои, жили скромно, но достойно; наша взаимная привязанность была для них отрадой. В злую годину ее отца и мать сгубила лихорадка, и Берта осталась сиротой. Она обрела бы кров в доме моих родителей, но, к несчастью, престарелая госпожа из ближнего замка, богатая, бездетная и одинокая, объявила о намерении удочерить ее. С той поры Берта одевалась в шелка, обитала в мраморном дворце, и все почитали ее избранницей судьбы. Но и в новом состоянии, в кругу новых знакомых, Берта сохраняла верность другу своих прежних, не столь благополучных дней; она часто навещала хижину моего отца, а когда ей запретили там бывать, стала уходить в соседний лес и встречаться со мной в густой тени близ родника.
Берта часто уверяла, что перед своей новой покровительницей не чувствует обязательств, равных по святости тем, которые связывают нас. Однако я был слишком беден, чтобы на ней жениться, и ее все больше угнетали страдания, которые она испытывала из-за меня. Она обладала горделивым, но вздорным нравом и все сильнее досадовала на препятствия, мешавшие нашему соединению. В мое отсутствие Берта была тяжко удручена и, когда мы встретились впервые после разлуки, принялась горько сетовать и едва ли не укорять меня за бедность. Я поспешно отвечал:
– Я честен, хотя и беден! Будь иначе, я скоро бы разбогател!
Это восклицание породило тысячу вопросов. Я боялся поразить ее, открыв правду, но Берта принудила меня к этому, а затем, смерив презрительным взглядом, проговорила:
– Ты прикидываешься влюбленным, а сам боишься предстать лицом к лицу с дьяволом ради меня!
Я возразил, что просто опасался пробудить в ней отвращение, тогда как Берта вновь и вновь заговаривала о том, сколь велика уготованная мне награда. Итак, воодушевленный и пристыженный ею, ведомый любовью и надеждой, смеясь над былыми страхами, я быстрым шагом и с легким сердцем возвратился к алхимику, чтобы принять его предложение, и немедленно приступил к прежним обязанностям.
Прошел год. У меня завелись немалые деньги. Привычка разогнала мои страхи. Несмотря на крайнюю бдительность, я ни разу не заметил поблизости и следа от дьявольского копыта; ни разу располагающее к ученым занятиям безмолвие нашей обители не нарушали бесовские вопли. Я продолжал украдкой видеться с Бертой, и передо мной забрезжила надежда – надежда, но не подлинная радость; ибо Берта считала, будто любовь и спокойствие – враги, и ей доставляло удовольствие делать все, чтобы в моей душе они не соседствовали. При всей искренности сердца в ее обхождении было некоторое кокетство, и я ревновал, как турок. Она тысячью
