только что гулял ветер. Отколь взялся оборванец, угодливо припавший на колено? А вот взялся. Щурил взгляд сквозь серые патлы, тянул руку в свисающем нарукавнике. Не то сам боялся, не то стерёгся их напугать.
Хшхерше отрезал:
– Ступай к уличанской молельне, там подадут.
– Всякому подай, сами с чем пойдём? – буркнул Клыпа.
– К нам в долю хочет!
– Да он раб, – пригляделся Бугорок.
– Рабу у чужих клянчить – хозяина бесславить.
– Иди отселича, пока в воду не свергли!
Вот это в Шегардае любили. Вреда чуть, а плеску! А сраму! Здесь даже молодецкие поединки вершились на мостиках – кто кого сшибёт ударом весла.
Раб съёжился.
– Ты мог бы… петь, – расслышал чуткий слепец. Расслышал, обиделся:
– Что болтаешь? Я полдня людям пел.
– Ну его, Некша. Дай-ка отпинаю, и пошли.
– Чище… краше… голос выпустить…
Услышат ли человека, который одно словечко еле выталкивает, пока ему – десять? Цепкие руки схватили за штаны, за драную гуньку… брызги столбом до самого облокотника!
Посмеявшись, кувыки двинулись дальше.
– Что не жить, когда в жменьке звенить.
– Будем так-то собирать, купим тебе, Клыпа, новый башмак…
– Мне?
– Тебе дёшево, потому что пары не надо.
– В крепких башмаках гулять, люди миловать перестанут.
– А мы не милости просим. Мы гудим-играем, люди нас за то награждают.
– Раньше тоже гудили…
– Раньше мы жалость людскую на себя обращали. А теперь торжане теснятся, слушать хотят.
– Никто таких песен не слагает, как Хшхерше!
Ломаный мостик прозвался так оттого, что сопряг две улицы не в створ, а с заметным изломом. Каменный перебор, годный под ряжи, нашёлся лишь далеко в стороне. Жители Лобка утверждали: Ойдриг всыпал нерадивым мостникам кнутов от души. Показывали даже место, где пороли строителей. Рыбаки из Оток грозили наветчикам кулаками. Их послушать, Ойдриг сам указал отмель: «Здесь ставить велю. Зане – лепота!»
В годовые праздники давний спор вспыхивал наново. купцы и лодочники встречались на Ломаном и махали потесями, выходя кут на кут. В вёдрые дни отсюда любовались Торжным островом, гребнистыми теремами дворца. С Ойдригова Опина вид был прямее и краше, но там всегда пронизывал ветер, а Ломаный хоронился в заветерье.
Кувыки любили останавливаться на рукотворной площадке, где смыкались локти моста. Задержались и теперь. Присели, вытащили снедный добыток, бурачок пива.
– Не пойму вот, как люди опричь Шегардая живут? – отламывая кусок расстегая, задумался Бугорок. У него, обделённого шеей, голова сидела прямо в плечах, вздёрнутых словно бы вечным недоумением. Горбун смотрел вдаль, где плясали, рвались на ветру хвосты холода, падавшего извне. Меж ними гордо высились деревянные башенки, увенчанные жестяными
