Хмуро шмыгая носом, Гаврилка глядел сверху на молельниц и наполнялся всё большей уверенностью, что он действительно бог. И как бог великодушно простил их, объявив:
– А теперь принесите мне сладких ватрушек да городских пряников.
Поповны послушно побежали домой, а Гаврилка остался сидеть на кизячной куче, раздумывая о том, как хорошо быть богом. Выходило, лучше чем попом. Все слушаются. Пряники сейчас принесут. Очень уж любил он сладкие городские пряники.
Только покушать сладенького не удалось – вместе с поповнами, таща их за руки, пришла попадья и так раскричалась на Гаврилку, что тут же появился церковный староста, тот самый мужик в полосатой рубахе. Он, оказалось, стоял за кустами и всё слышал. Прибежали нищие с паперти: загалдели, закудахтали. Из церкви выходил после службы народ и тоже подходил сюда разузнать что случилось, а узнав о навозном боге – веселился. Молодые – хохотали, старые – костерили, свивая голоса в общий негодующий и веселый гул:
– Такое удумал!.. Безбожник.
– Малец ещё…
– Охальник..
– А, может, и правда, Илья-Пророк. Гаврилка, снимай портки, да покропи на старух, ха-ха-ха…
– Ищь, смешно им…
– Снять да всыпать…
– Не даётся, гляди-ко…
– Понравилось, видать, богом быть…
Гаврилку стащили с кучи, надрали уши, набили подзатыльников и передали в руки бабушке Пелагее для домашней взбучки. Она состоялась вечером, несмотря на протест отца, пытавшегося отбить любимца у деда.
Но и после большой порки Гаврилка не остыл к шалым проказам. Слава безбожника и озорника притягивала к нему мальчишек, собирая подчиненную ему ватажку. Вначале коноводил соседской ребятней, потом – улицей, а когда подошла пора и стал заглядываться на девок, Гаврюха стал вожаком всех петровских парней и водил их под гармошку по соседним хуторам и сёлам на гулянки и драки, их завершавшие.
Озоровал так до той поры, когда однажды от отца Прокопия пришёл посыльный и пригласил на беседу к поповне Антонине, приехавшей с подругой из самого Санкт-Петербурга. Гаврила не стал отказываться: интересно ведь посмотреть, как столичные барышни форсят. Смекнул, что посмеяться захотели, вспомнив старое… Но, поглядим…
Пришёл к попу в чём собирался на улицу для ночных проказ: в сапогах и красной рубахе, с гармошкой под рукой. Волосы не вмещала фуражка и они выбивались из-под козырька пышным букетом. Но самой главной приметой его деревенского форса был перетягивающий рубаху плетёный из тонких ремешков поясок, на концах которого вместо обычных кистей болталось по гирьке.
– Э-это что у тебя?., – возмутился отец Прокопий, уставясь на кистень поверх очков. – Я ж наказал тебе снять эту срамоту. Аль уряднику подсказать, чтоб подержал тебя в клоповнике?..
– Папа, это то что надо! – восхитилась поповна и обернулась к другой
