бросил прибаутку, решив, что патефон Василиска ни в жизнь не отдаст. Поднялся в большой дом, откуда нестройно и заунывно неслось про неудачливого Хаз-Булата, у которого выпрашивали молодую жену, а он даром отдавал её, спящую с кинжалом в груди.
Без Гаврилы Матвеевича тут верховодил сват Петр Герасимович Сморчков и, встряхивая бородёнкой, водил рукой над столом. Бабы тянули песню, не глядя на указчика, и Гаврила Матвеевич не стал встревать, выпил подвернувшуюся кружку медовухи, вроде бы пошёл к себе в избу, да оказался в курятнике. Чудеса!
– Да кши ты, проклятущая! – гаркнул на кудахтующую курицу так, что та шарахнулась и выскочила в квадратный подрез двери. К её испуганному кудахтанью прибавился воинственный клёкот петуха. Дверь отворилась, залепив Гаврилу Матвеевича светом, и в сарай вошла невестка, всплеснула руками:
– Вот он! А мы ищем, не знаем, что подумать. Аль кроватей нет, на сене улёгся.
– Брр… – потряс головой Гаврила Матвеевич и вспомнил всё же: ходил в избу-то. В сенцах застрял, как услышал голос Зыкова, густо урчащего, как трактор на малых оборотах. В избе зять учил Костика уму-разуму, и чтобы не мешать им, Гаврила Матвеевич зашёл в сарайчик переждать маленько, да уснул тут. Хохотнув, поднял на невестку весёлые глаза:
– Как там свашенька? Не бузит?
– Прибегала. Плачет… Иринка-то записку ей оставила, чтоб простила. А она адрес взяла Сашеньки, писать ей. А потом, говорит, командиру пожалуется.
– Не дура, не пожалуется. Зацепины как?..
– Звали на похмелку – не пришли. Да что мы, кланяться станем? – бросила резко Галина, словно отказывалась больше говорить о них, и поджав губы, боязливо покосилась на дверь.
– Чего ещё?
– Панычка пришла.
Видел Гаврила Матвеевич, что Галина шепнула ему, а показалось, как громом ахнула по ушам. Вмиг слетели сон и лень пьяная пропала – он вскочил, головой стукнулся о низкий потолок и, полусогнутый, впился в невестку тревожным взглядом:
– Как пришла?..
– Босая… Все ноженьки-то посбила, – захлюпала Галина Петровна.
– Сбегла, что ли? А дети?..
– Померли.
Невестка заплакала, а Гаврилу Матвеевича словно бы шибануло со свету да в темень, застило глаза бедой, не давая и продыху. Он зашатался, шаркнул головой по потолку, и пригнулся. Вот и пришла беда, отворяй ворота.
Что делать-то? Ума не теряй. Это самое и надо, собирал он себя, сжимая кулаки. От кулаков и разум вернулся, повелел дальше думать, а прежде поопасаться.
– Когда пришла?
– Ночью. В баньке отсиживалась.
Во-о-от почему показалось, что спичкой чиркали, вспомнил он тот огонёк, подсказавший мысль Ольге Сергеевне проверить баньку. А он-то возомнил… Ах ты, мать моя, богомолка! Весь позор его видели, понял он, и тут же отбросил свои догадки как пустяшные рядом с той бедой, какая пришла в его дом вместе со второй невесткой
