увидеть хоть разочек.
– Встретил? – прервал Сашка затянувшееся молчание деда.
– Слыхал только, в Сибирь её сослали. А хоть бы и встретил, зачем я ей – мужик? А ты – не воронь! – стрельнул на Сашку горделивым взглядом дед. – Как-никак, а поручик. Ваше благородие.
– Не провороню, дед – а. Не поедет она в Москву. С собой увезу. Ты понял?.. Мне помощь твоя нужна.
Растерялся дед. Хоть на минутку, но опешил и глядел на внука, соображая, что это задумал он?.. Ну и хват! А что из этого выйдет?.. Скан-да-ли-ще!.. И Ольга Сергеевна не простит ему никогда потери дочки. Вот она мелькнула перед ним с вопрошающим укором: неужели последнее отнимешь? И внук стучит в грудь.
– Ты поможешь, деда? Поможешь? Только ты нам сможешь помочь. Чего молчишь?
– Смекаю. Девку воровать – не поклоны класть. Или сговорились?
– Так я же тебе целый день твержу: любит она меня.
– И бежать согласная?
– Согласна! Согласна!!. Ну, что ещё?..
– Тпр-р, торопыга! Остынь маленько. Ишь, как тебя, резвого, понесло. А я конь старый, мне огляд нужен, чтоб всё получше спроворить.
Под пристальным взглядом внука Гаврила Матвеевич проделал свой «огляд»; задумчиво повел рукой в одну сторону и уронил её – не то! Другой рукой покрутил на весу – и тоже не согласился.
– Думаю, Сашка, лучше старого нам не придумать ничего. Приведу тебе лошадей – в темноте у соседки спрячу. Выведешь свою любушку, посадишь прокатить и мимо дома с бубенчиками айда-пошёл…
– А Надя Зацепина?.. А отец её?.. А наши?.. Им хоть сейчас на Надюхе женись.
– Вот и… женись!
– Я Иринку люблю!
– На Иринке женись, – смеялся дед глазами, видя обидчивое недоумение внука. – На гулянке завсегда шуточки да смех, озорство да грех. Зацепина с отцом твоим… спою. С Ольгой Сергеевной закавыка выйдет. Не знаю, чем взять, а надо… Дочку-то добром она не отдаст. Учить её настроилась. Значит, шутейно бери. Крикну вам «горько» – целуй. А на людях поцеловались – твоя. На бумажках потом распишетесь. Подхватывай молодую и на поезд… Ту-ту-у…
– Дед – а!., – порывисто обнял его Сашка.
И ушёл. Пробежал через двор, как перелетел на невидимых крыльях. Вот она, любовь-то какая…
А потом Гаврила Матвеевич с виноватой покорностью объяснялся с Ольгой Сергеевной. Сказал ей мысленно, что дочь завсегда отрезанный ломоть, что он не плохому помощник, а любви, значит – делу Божьему, и что он примет на себя все грехи, чтобы и детям их, и им самим было бы только хорошо. Много ещё говорил ей всякого. И чем дольше говорил, тем строже становились её глаза, заглядывающие прямо в душу. А там-то, перед ней, вся его правда нагишом: хочет её – и всё тут. Любыми бесстыдными путями изощряется привязать к себе: и замужеством её дочери с внуком, и её бы замужеством с ним.
Оно-то, вроде бы, и не плохого хочет, но всё
