и просто смотрел на нее? Сколько часов так провел? Сколько дней за те девятнадцать лет?
Неподалеку спали почти все подчиненные Оливы – и в том же ряду, и напротив. У каждой стены было по двадцать пять яслей; каждая капсула была установлена под наклоном, и спящие полустояли-полулежали в фиолетовой суспензии. Больше половины капсул были пусты; белые матрасы вычищены, шланги и крепления готовы к использованию. Людей Оливы положили в конце узкого коридора, рядом друг с другом. Каждые два года караул менялся; одних будили, другие укладывались на их место.
Валка, как и прежде, лежала особняком, в дальнем углу с левой стороны, у переборки и люка, что вел в верхний шлюз и на верхнюю палубу.
Вскоре мне предстояло к ней присоединиться. Оставалась неделя, максимум месяц. Я хотел разобраться с мыслями, подготовиться к тому, что ждало дальше. На Нессе. У магнарха. В золотой клетке поместья Маддало.
В яслях Валка казалась такой умиротворенной. Ее длинные темные волосы тенью, вуалью парили вокруг лица. Резкие четкие линии клановых татуировок-сайлаш на бледной коже стали чернее черного. Она выглядела мертвой – и в действительности ее состояние было близко к смерти, – забальзамированной наподобие глаз, сердца и мозга моей бабушки в погребальных сосудах. Потянувшись, я теплым ребром ладони смазал изморозь, чтобы лучше рассмотреть Валку, и вспомнил другое путешествие.
Нашу поездку с Береники на Эдду, во время которой мозг Валки грыз червь Урбейна.
Тогда я всю дорогу не находил себе места от волнения. Все те долгие годы.
Демархисты спасли ей жизнь, но полностью излечить не смогли, не изгнали деймона, терзавшего ее разум. Помню, как они изучали ее подо льдом, затем разбудили. Она едва не задушила себя левой рукой, едва не вырвала глаза. Прикусывала язык и царапала свое лицо почти так же яростно, как Дораяика исполосовал мое.
Только левая рука была непослушна. Та, что носила отметки ее племени.
Левая рука. Тьма. Проклятие. Sinister – слово, что на латыни значит «левый», в древнем английском означало «зловещий», «гибельный».
Но эти, с позволения сказать, врачи Демархии все-таки спасли ее. Вернули ей контроль над собой. Остановить позывы червя Урбейна не удалось, но их приглушили, чтобы она могла с ними бороться. Затем ее отняли у меня и заперли в тюрьме, называемой «больницей». Якобы ради безопасности. Из страха, что деймон заразит других. В конце концов Валку решили убить. Отформатировать, так они сказали. Они, как и лотрианцы, ничего не называли своими именами, всегда стерилизуя истинную суть слов, выбеливая страшную правду, как известняк выбеливает склепы патрициев на холмах за Мейдуа.
Я помню, как увидел ее вновь, когда мы с Каримом пробрались в тавросианскую тюрьму. Ее белый халат покраснел от крови, левая рука сжимала нож, которым она зарезала тюремщиков.
Валка освободилась сама, не дожидаясь нашей помощи.
Мое отражение в стекле капсулы улыбнулось при воспоминании об этом.
– Каррас сказал, где вас искать, – раздался уже знакомый, почти веселый голос.
Обернувшись,
