едприятий. На то уходили все наши зарплаты, о чём мы не сразу и догадались, ибо нас кормили посылами на трудности в стране и «выше».
Зарплату не выплачивали уже год! И всё кормили нас надеждами на лучшее будущее, маячившее светлым пятном впереди. И мы, как грамотные дипломированные «лохи» советской эпохи, «дуранутые» своими же, теперь уже бывшими коллегами и лучшими друзьями, по-прежнему вкалывали, борясь изо всех сил за выживание уже не существующей геологии, не зная, что уже высятся многоэтажные офисы, множатся элитные квартиры в центральных городах страны за счёт нам не выплачиваемых денег. Мы по-прежнему сидели под одной крышей камералок, за одними далеко не праздничными столами, начиная голодать, тогда как наши соседи уже не понимали, ибо те не голодали, а жирели.
И в то лихолетье кормить не то что дополнительного щенка, но и собственных детей стало крайне затруднительно. Молодые, полные сил и знаний специалисты геологической отрасли впервые ощутили на себе реальное понятие слова – «голод».
В один из таких дней, проходя по центральной улице таёжного села, мимо железного балка одной из семей, загруженная нерадостными мыслями о том, где достать денег на булку хлеба и, чем сегодня накормить детей, мой взор остановился на серой лайке по имени Лайма. Она ждала на крыльце свою новую – нынешнюю хозяйку, с едой.
Лайма – дочка моей лайки Мухи. Жизнь собаки сложилась нерадостно. Щенком отдала её в хорошие руки. В ней текла сильная охотничья кровь северных промысловых собак Западной Сибири, в том числе бурлила и волчья кровушка в третьем колене, доставшаяся по стечению обстоятельств от тундрового волка Приполярья. Родилась Лайма от нашей чистопородной няксимвольской лайки и оленеводческого пса, чья мама за неимением в глуши подходящего кавалера из числа собачьего рода, отгуляла при каслании стада оленей у берегов Северного Ледовитого океана с волком. Дедушка Лаймы был настоящим огромным тундровым волчарой, а бабушка – типичная оленегонная ненецкая лайка, которая и оленей пасла, и охотилась, и гружёные нарты тягала, впрочем, как и все женщины Севера умела делать всё, не деля на женское и мужское.
Встреча родителей Лаймы произошла случайно. – Моя Муха планово «потекла», крепко призадумавшись о продолжении лаечьего рода. И к нам во двор, на её гормональный природный призыв прибежал невероятно огромный кобель чистокровно волчьей масти. Он вмиг разогнал толпящихся местных кавалеров и, по-хозяйски, обосновался не за забором, а во дворе, забравшись в конуру, где расположился рядышком с будущей мамашей его серых чад – с Мухой. Собачий дом стоял вплотную к крыльцу в метре от входной двери нашего жилища. Прогонять огромного волчару не рискнула, да и не захотела: слишком красив и огромен «зятюшка» оказался! Да и пёс сразу оградил нас от неизбежных хлопот, связанных с собачьей традиционной свадьбой, где кровавые драки – норма, где лайки сражаются за право стать отцами насмерть, отправляя на свет и старых, и молодых. Люди в те годы не вмешивались в естественный отбор лаечьего рода, оттого любой двортерьер села, лишь завидев ружьё, сам бежал в тайгу на промысел. И сложнее было его оставить дома, нежели не допустить к охотничьему промыслу. Тогда не завозились в село бесчисленные породистые мелкие шавки, овчарки, спаниели и прочие собаченции не лаечьих генов. Тогда не издавались законы, карающие охотника за выгул лайки на свободе, не доносил сосед на соседа, стремясь отомстить, отжать деньжат. Миром правил Закон Тайги, а не капиталистическая алчность и криминальный авторитет…
Через три дня прибежала зырянка – оленеводка, в национальной одежде, – крепкая, волевая. Она потеряла пса. Оказалось: её сын – оленевод, недавно приехал с тундры в гости, а за ним увязался пёс и махом пропал. Они обыскали все близлежащие деревни, опросили людей. Сыну нужно возвращаться в стадо, а собака исчезла. От селян узнали про собачью свадьбу у нас. Женщина позвала кобеля, тот нехотя вылез из конуры. Она привязала поводок. Меня удивило поведение пса. Оно отличалось от лаечьего. Кобель не лаял, не крутил хвостом, – молча подчинился. Зырянка увела кавалера на поводке и попросила оставить щенка, рассказав родословную. Однако в назначенный час за родившейся Лаймой никто не пришёл. Пришлось отдать щенка другим.
Хозяева Лаймы – геологи, жили в нашем дворе. Экспедиция катастрофично разваливалась. И геологи, бросая квартиры, собак, уезжали, – кто – куда, в надежде на лучшую жизнь. Каждый выживал, как мог. Хозяева Лайму оставили родственникам и уехали на родную Украину. Только собака не прижилась у других людей и сутками лежала на теплотрассе перед нашими окнами, напротив опустевшего дома, свернувшись тоскливым погибающим клубком. Она не вставала, не ела, не пила, не ходила. Она, молча умирала от осознания тоски брошенности, предательства человека и не проявляла интереса к жизни, поняв, что хозяева оставили её, уехав навсегда.– Погибала тихо, незаметно, не сопротивляясь судьбе, не как остальные собаки, оставшиеся ничейными – брошенными и семьями, и разваливающимся государством.
Я каждый день проходила мимо, не зная, к кому собаченцию пристроить. Кормить своих собак
