начинают повышаться. (Ессентуки бутылка стоила 15 к., теперь 18).
Извозчики безумствуют.
Коля говорит, что всех нелюбимых офицеров перетасовали, боятся за их сохранность. Звягинцев[63] сегодня сказал, что 120 городских учителей из 160 взяты в солдаты. Ученье, говорят, будет. Говорят (Волк[64]), что немцы завлекли отряд наших в жестокое заграждение (ров с кольями и др.), тогда остальные наши пришли в ярость и перебили их полк. Вчера все австрийцы и немцы приглашались градоначальником явиться к воинскому начальнику в качестве военнопленных.
Два раза уже слышала о бабьих бунтах против вздорожания.[65] Один был у Сухаревой башни – видел Чилин швейцар – пятьдесят баб напали на телеги с картофелем и все опрокинули, п[отому] ч[то] цены поднялись с 60 копеек до 1 рубля 20 копеек за меру. Торговцы перепугались и разбежались. Другой у Курского вокзала – Ольге говорила ее родственница – было то же самое.
Водка не продается, а вчера я видела совершенно пьяного солдата – вокруг толпа, городовой нежно уговаривает его встать и идти, тот собрался с силами – встал, да как замахает руками, видно, воображая, что кругом враги, и тут же опять бухнулся, так его и оставили.[66] Видела еще двух пьяных мужиков, державшихся за нетвердо стоявшего на ногах солдата, очень хмурого, верно, от сознания своей вины.
Сегодня Живмерев[67] говорил, что масса призванных солдат гибнет под трамваями, на которых их возят даром. Они очень рискуют и попадают под вагоны, – случаи эти повторяются ежедневно.
У С. был Сватиков из-за границы. Говорил, что в Берлине виделся с Либкнехтом, который утверждал, что рабочие против войны. В пограничных местечках страшная паника, п[отому] ч[то] ждут вторжения русских, а у нас паника в Польше (в Германии уже б[ыли] плакаты о взятии Варшавы). Он везде всего добивался, хотя и с трудом; везде толпы. От Бреста везли окольным путем – Брянск, Орел, Елец, Москва – кажется, так.
Жена Губского вернулась через Швецию, лишений было много, но немцы не были грубы, а было противно, п[отому] ч[то] они относились с презрением и ни в чем не помогали. С Балтийского моря все едут со страшным трудом. От Коли письмо из Твери. Вчера звонила Прасковья Андреевна Генкина, спрашивала, как телеграфировать Эрисманам, п[отому] ч[то] ее сын Митя пропал в Лейпциге. Должен был выехать 17-го, и нет ни его, ни вестей, она думает, что из Швейцарии можно что-либо узнать.
Странный Василий Иванович Семевский – на С. запрос об изменении номера «Голоса минувшего», с тем, чтобы верстать туда статьи, близкие к переживаемому моменту, – он отвечает, что в августовской книжке ни в каком случае нельзя ничего менять, да ничего и нет – почта ходит (это к нему на дом), в Петербурге, где он провел 16 часов, все спокойно. Можно еще в сентябре в книжку что-нибудь вставить, и предлагает заказать статьи: одну в Италии Шредеру (который просит немедленно выслать деньги за предыдущую – очевидно, не подозревая, что и телеграммы-то пропадают, а денег и совсем не принимают), а вторую – в Австрии (!) какому-то
Евгений Николаевич Звягинцев – известный педагог.
Волк-Карачевский Василий Васильевич – народный социалист.
Рост цен на хлеб и другие продукты питания начался сразу с началом войны. Этот процесс был обусловлен следующими обстоятельствами: выросший объем бумажной денежной массы (с 1 июля 1914 г. по 1 января 1915 г. она составила 180 %), дезорганизация внутреннего рынка вследствие блокады балтийских и черноморских портов, беспорядочное регулирование рынка со стороны государственных структур. Особенно резкий скачок цен на хлеб произошел в Центральном промышленном районе России, что вызвало упомянутые социальные конфликты. См.:
В связи с началом войны правительство 16 сентября 1914 г. запретило продажу алкогольной продукции. Статистика показала снижение употребления алкоголя. Однако, помимо дневника Мельгуновой-Степановой, имеются свидетельства об отравлениях нелегально произведенным спиртом. См.:
Александр Иванович Живмерев – член «Задруги».
