уселся на козлы. Адитья смотрел, как мальчуган пристраивается рядом с отцом, зажимает мешок с письмами между голенями.
Пратик хлестнул лошадей, и повозка тронулась.
3
Сатапурский агент
– Мисс Первин Мистри?
Первин открыла глаза и тут же зажмурилась снова, спасаясь от яркого света.
– Добро пожаловать в Сатапур! – жизнерадостно пробасил кто-то по-английски. – Надеюсь, вы себя хорошо чувствуете?
– Да, все в порядке. Видимо, задремала, – сказала Первин, с усилием садясь. Какой у нее, наверное, растрепанный вид – не так она собиралась здесь появиться, особенно перед глазами англичанина, который не мог быть не кем иным, как сатапурским агентом. – Просто мне вас не видно – свет в глаза.
Луч тут же качнулся в сторону.
– Прошу прощения! Я Колин Сандрингем. Пришел проводить вас в дом. В смысле… если вы П. Дж. Мистри, эсквайр.
Первин была озадачена – ведь, по словам сэра Дэвида, агент должен был быть калекой.
– Она самая. Я вам очень признательна, что вы меня встретили. Наверное, было очень тяжело дожидаться в темноте.
– Ну, еще десять минут назад я сидел на веранде. Увидел фонарь и понял, что это почтовый дилижанс. Как жизнь, Пратик? – Последние слова он произнес на маратхи[8], но с английским акцентом.
– Недурно, – ответил почтальон. – Я вам еще и письма привез.
– А который час? – Первин хотелось понять, долго ли она проспала.
– Около половины седьмого, – ответил мистер Сандрингем.
Первин вытянула ноги – расстояние до земли было метр с лишним. Коснувшись почвы, она почувствовала, как подается сырая грязь. С языка едва не сорвалось проклятие на гуджарати, но она его проглотила. Она надела совершенно новенькие бежевые лаковые ботиночки на пуговицах, до середины икры – мама Камелия и невестка Гюльназ накануне помогли ей их купить в Бомбее.
– Очень практично! – радовалась Камелия. – Вся ступня скрыта и даже лодыжка. В таких куда удобнее путешествовать по горам, чем в сандалиях.
– Только не надевай их во дворце! – предупредила Гюльназ. – Английские ботинки с сари не носят. На обеих махарани, скорее всего, будут домашние туфли, расшитые самоцветами. Могу, Первин, тебе одолжить свои, из приданого. Я их почти никогда не ношу.
Первин с тоской припомнила собственное приданое: десятки изысканных шелковых сари, расшитых кашемировых платков, нарядных туфелек – таких же, как и у Гюльназ. Четыре года назад Первин бросила все это богатство в Калькутте, бросив заодно и мужа. В новой своей жизни она, практикующая поверенная, предпочитала одеваться удобно – но иногда скучала по былым нарядам.
– Я из-за дворца не переживаю, – вступила в разговор Камелия. – Папа говорит: если в городе проведают
Маратхи – язык маратхов.
