те, которые взбесились.
Их, будто бы от ладана чертей,
Корёжит от прекрасной русской речи.
На Банковской «под кайфом» лицедей
В воображенье расправляет плечи.
Но прихожан не молкнут голоса,
Моля о вразумлении паскуды…
Услышат и низвергнут Небеса
Не поцелуй, а ПЦУ Иуды!
Екатерина Симакова
Он на деревне первым парнем был
Он на деревне первым парнем был,
и загрустили ленские смуглянки,
когда он в партизаны уходил,
с двухстволкой за плечами и тальянкой.
И сколько раз у дымного костра,
в кругу темнобородых и чубатых,
гармоника, как меньшая сестра,
им напевала и звала куда-то.
Любил мой дед тех звуков глубину…
уже в плену, в бревенчатом сарае,
сказал он конвоиру своему:
«Ты разреши, так я тебе сыграю».
Привычно пробежал по голосам,
привычно помолчал перед началом,
вздохнул, откинул чуб и заиграл,
с волнующим размашистым накалом,
Себе, живому, всласть и вся беда,
душе своей быть может пред расстрелом,
ах, как гармошка плакала тогда,
ах, как она прочувствованно пела!
Смягчился и безусый конвоир:
«Гармонью при себе держи покеля»
И вместе с пленным молча закурил,
и был прекрасен краткий этот мир,
воскресший в звуках песенной метели.
Вечорка
Как пошла она по кругу
Пораскинув крылья-плечи,
Полушалевую фугу
Подхватил закатный вечер.
Брызнул искрами летуче
В створ ресниц, как в синь речную,
Над черемуховой кручей
Поднял замять снеговую
Гармонист, солдат бывалый,
Той вечорки властелин,
Воевал с её Иваном,
А вернулся вот один…
Только вырвалась на люди
Из тоски сё душа.
Ах, что было, ах, что будет,
Ах как пляска хороша!
И счастливость дня, и горе
Всё в движениях смешала,
Словно вдовью свою долю
Отряхнуть во прах мечтала.
Как дурное наважденье
На неё, красивую,
Как напраслины гоненье
На любовь счастливую.
Сникли, спрятались морщинки
Дышит все лицо огнем…
Только вдруг из глаз слезинки
Светлым, солнечным дождём.
Кто-то охнул. Тише стало
На суглинистом яру,
Та
