Рим, – точно распределив вес, уложили гигантскую металлическую трубу; справа и слева две сотни мужчин все время подпирают трубу, не позволяя ей скатиться под собственной тяжестью, а пять десятков тележников и плотников непрерывно меняют и смазывают маслом деревянные катки, укрепляют опоры, прокладывают настилы; все понимают, что лишь мало-помалу, самым медленным воловьим шагом, исполинский караван может одолеть дальний путь через горы и степи. В изумлении крестьяне высыпают из деревень и осеняют себя крестным знамением при виде чугунного страшилища, которое его служители и жрецы, словно бога войны, везут из одной страны в другую; но вскоре таким же манером повезут его собратьев, рожденных из такой же глиняной утробы; человеческая воля вновь сделала невозможное возможным. Вот уже два-три десятка этаких монстров разевают свои черные пасти на Византию; в мировую историю вступила тяжелая артиллерия, начинается поединок меж тысячелетней стеной восточно-римских императоров и новыми пушками нового султана.
Снова надежда
Медленно, упорно, однако неодолимо гигантские пушки плюются огнем, обгрызают, обкусывают валы Византии. Поначалу каждая может за день выстрелить всего-навсего шесть или семь раз, но султан постоянно подтягивает все новые, и теперь с каждым ударом среди туч пыли и обломков в осыпающейся стене открывается новая брешь. Ночью осажденные хоть и успевают худо-бедно залатать пробоины деревянными палисадами и тряпками, сражаются они уже не за давней крепкой, как железо, несокрушимой стеной, и теперь восемь тысяч человек за валами с ужасом думают о судьбоносном часе, когда сто пятьдесят тысяч магометан ринутся на решающий штурм уже пробитых укреплений. Пора, давно пора Европе, христианскому миру вспомнить о своем обещании; в церквах толпы женщин с детьми целыми днями стоят на коленях перед ковчегами-реликвариями, со всех сторожевых башен солдаты день и ночь высматривают, не появился ли наконец в Мраморном море, кишащем турецкими кораблями, обещанный спаситель – папский и венецианский флот.
И вот 20 апреля, в три часа утра, вспыхивает сигнал. Вдали высмотрели паруса. Это не огромный христианский флот, о котором мечтали, но все-таки: медленно несомые ветром, подходят три больших генуэзских корабля, а за ними четвертый, поменьше, византийское зерновое судно, которое три больших корабля взяли под свою защиту. Тотчас весь Константинополь, ликуя, собирается у береговых валов, чтобы приветствовать помощь. Но в то же время Мехмед вскакивает на коня, во весь опор мчится от своего пурпурного шатра в гавань, где стоит на якоре турецкий флот, и отдает приказ любой ценой не допустить корабли в гавань Византии, в Золотой Рог.
Сто пятьдесят кораблей, правда не слишком больших, насчитывает турецкий флот, и сию минуту тысячи весел опускаются в воду. Вооруженные абордажными крючьями, огне- и камнеметами, эти сто пятьдесят каравелл идут в атаку, однако не могут сдержать несомую крепким ветром
