чрезмерная уверенность в себе – и, конечно, та самая классическая и якобы непереводимая saudade, ностальгическая тоска. Это слово в романе практически не появляется, но определяет мотивацию Макунаимы: найти, найти талисман своей любимой.
На своем пути герою предстоит совершить много подвигов. Большинство из них, как многие подвиги… безрассудны, а может быть, даже бессмысленны. Так, однажды в индейской деревне наступает жестокий голод. И когда животики уже пухнут от голода, Макунаима переносит хижину своей матери на плодородный берег. Но там он видит, что мать собирает бананы для всей семьи, сердится и – переносит хижину обратно, потому что зачем братьев кормить! А могучая ведьма-затворница, услышав от него эту «героическую историю», хвалит его: «Малой такого не сделает», это взрослые дела!
Но, несмотря на это, наш герой действительно герой. Он, может быть, не самый лучший человек на свете, но читатель сопереживает ему – так же, как сопереживает Иакову в его попытке вырвать право первородства, так же, как сопереживает героям средневековых плутовских романов. Где-то он – мифологический трикстер, а где-то – наивный дурачок и жертва обстоятельств (как, например, в конце двенадцатой главы, когда читателю может стать не по себе).
«Геройство» Макунаимы ярче всего проявляется в его способности к «сотворению мира». В Сан-Паулу – некогда столице иезуитов и катехизации коренного населения – пришелец из «внутренней Бразилии» («глубинка» по-португальски так и называется – interior, то есть «то, что внутри») не находит, в сущности, ничего нового. Всё то же, только в новом обличье: «Братья шли теперь по серрáду, в котором повсюду росли пальмы инажá, оурикури, бакáба, мукажá, мирити, тукумáн, но вместо ягод и кокосовых орехов их кроны венчали перья дыма ‹…› Муравьеды, жар-змеи, пальмы, на которых вместо плодов растет дым, – это грузовики, трамваи, светящаяся реклама, часы, фонари, радиоприемники, мотоциклы, телефоны, столбы линии электропередачи, заводские трубы…»
II
И населяют это место все старые знакомцы: «На берегу… рыбачила птица туйюйю, огромная, как самолет ‹…› – Пассажирам просьба занять места в салоне! / Птица туйюйю обернулась машиной-самолетом, Макунаима сел между крыльями, и они взмыли в воздух».
Чем не сотворение мира – видеть то, чего городской житель не замечает просто потому, что никогда раньше этого не видел?
В другом месте наш герой, без преувеличения, защищает бразильское небо от «европейской науки»: «…до Макунаимы дошло, что этот самый Южный Крест, в честь которого весь город вышел сегодня гулять и смотреть фейерверк, не что иное, как четыре звезды, про которые он точно знал, что это Отец Мутуна, что живет на поле небесном. А мутун – птица, которая в доброй латинской традиции носит горделивое имя „кракса“. Герой не мог дальше слушать такую ересь от мулата и закричал: – Ну уж нетушки!» Созвездие Южный Крест – один из ключевых символов Бразилии (его можно наблюдать на государственном флаге страны и на флаге нескольких штатов). Но, например, бразильский народ борорó видел в этих четырех звездах птицу нандý (похожа на страуса, значительно больше среднего кракса). Представители другой бразильской народности, басаири́, отдельную птицу не разглядели, но называли группу созвездий, в которую входило и то, которое мы теперь знаем под именем Южный Крест, «ловушкой для птиц». Сняв «знак креста» с неба, которое раньше знать не знало этой ключевой для европейского сознания геометрической фигуры, наш герой (ну, и автор романа, конечно) позволяет загадочной и доброй птице распахнуть крылья.
Впрочем, я был неточен. Никакого знака Макунаима с неба не снимает. У него вообще нет ненависти к чему бы то ни было. «Герой совсем без характера» – помните? Вот она, «бесхарактерность». В первой четверти двадцатого века Бразилия пережила возрождение. «Кто мы? Что значит быть бразильцем?» – всё чаще стали спрашивать себя бразильцы. С кем себя ассоциировать? С иностранцами – португальцами, итальянцами, поляками, с японцами, – которые занимались развитием цивилизации, строили фабрики, заводы и привозили свои картины и литературные произведения (даже если эти картины и произведения писались здесь, они всё равно зачастую были «оттуда», из бывшей уже метрополии, из «старушки Европы»)? С индейцем – «дикарем», «варваром», «людоедом», не знающим другой одежды, кроме набедренной повязки, проводящим странные ритуалы, но знающим чащу девственного леса как свои пять пальцев, знакомым с каждой травинкой?
Свой ответ на этот вопрос Мариу ди Андради дал за шесть лет до публикации романа. В сборнике стихов «Безумствующая Паулисейя», вышедшем аккурат в год столетия независимости страны (1922), Мариу заявляет: «Я – тупи́, бренчащий на лире!» В 1928 году первая глава «Макунаимы» соседствовала на страницах литературного журнала с манифестом, автор которого (однофамилец Мариу по имени Освалд) перефразировал Шекспира: «Tupy or not tupy – that is the question» – «Тупи иль не тупи – вот в чем вопрос». Оба автора склоняются к первому варианту. Но не отвергают и второго.
Так и Макунаима не отвергает Южный Крест как таковой. Пусть там будет себе, пусть его видит, кто хочет.
