ног. Именно она взирала на яркое весеннее небо десятками тысяч тусклых, будто мутными бельмами затянутых глаз. Она глодала покрытыми вязкой слизью желтыми клыками кости и рвала ими протухшее мясо трупов. Она вела безжалостную охоту за немногими оставшимися в городе живыми.
Маленький светло-серый, с аристократичной белоснежной «манишкой» на груди и такими же «тапочками» на лапах, пушистый, будто одуванчик, котенок осторожно крался вдоль ряда выстроившихся вдоль стены выгоревшего продовольственного магазина металлических мусорных контейнеров. Лапы мягко и бесшумно ступали по давно остывшим углям, уши сторожко подергивались. Даже этот малыш прекрасно понимал, насколько сильно изменился и как опасен стал мир вокруг за последнее время. Впрочем, время – это человеческая категория, животные его не осознают. Он просто знал, что сначала все было хорошо: Она любила его, кормила вкусным, ласково чесала за ушком и разрешала охотиться на большой красный бант из бумаги. Он тоже любил Ее и изо всех сил урчал, лежа на Ее коленях, потому что чувствовал, как Ей это приятно. Потом внезапно случилось что-то страшное. Однажды Она пришла домой сильно больной, он не понимал, но чувствовал это. Не покормила его, не дала бант и даже на урчание совершенно не реагировала. А вскоре вовсе перестала быть Ею, той, которую он беззаветно любил всем своим маленьким сердечком, и превратилась во что-то страшное, злое и хищное. Что-то, желавшее только одного – его смерти. Он, спасаясь, едва успел сигануть в приоткрытую форточку и с тех пор жил на улице, добывая пропитание и спасаясь от…
Уши котенка вдруг встали торчком, шерсть вздыбилась, и он дымчатой молнией взлетел на крышку ближайшего контейнера, где, выгнув спину коромыслом, взвыл на одной бесконечной тягучей ноте, сверкая зелеными круглыми глазищами. Выскочившая из-за угла небольшая мертвая дворняга, донельзя ободранная, с торчащими сквозь обрывки шкуры ребрами и выгрызенным животом, с грохотом врезалась в стенку контейнера и тупо уставилась вверх, на исходящего шипением, будто вскипевший чайник, котейку. Тот, гневно позавывав еще несколько секунд, сообразил, что опасность, похоже, миновала и ждать каких-либо проблем от противника уже не стоит, победоносно фыркнул и прыжками, с одного контейнера на другой, бросился прочь. Потому что уже успел уяснить – если стоящий перед тобой прямо сейчас противник слаб и глуп, то это вовсе не означает, что рядом не ошивается другой, куда более сильный, умный и ловкий.
А дохлая псина продолжала стоять, глядя белесыми, тусклыми, словно оловянные пуговицы, глазами вслед несостоявшемуся обеду. В умершем, разлагающемся городе Жизнь одержала пусть и маленькую, но все же победу над Смертью, и, значит, еще не все потеряно. Надежда остается всегда.
г. Пересвет, база подмосковного ОМОНа,
28 марта, среда, поздний вечер
– Ну что, комиссар Толмачев, опять ты в историю влез? Все неймется тебе? А если б они тебя, Грошев, не послушали? Ведь могли не просто морду набить, а и пристрелить под горячую руку… Не умничал бы ты, Грошев. Вот со стороны на тебя глянешь – вполне себе нормальный боец ОМОН: сам здоровый, морда кирпичом, взгляд зверский… А как рот откроешь – все, сразу все твое высшее образование из тебя переть во все стороны начинает, как квашня из кадушки. Так что уж лучше помалкивай, а то из образа выбиваешься.
Нет, умеет все-таки командир Отряда полковник Львов, которого парни за глаза зовут просто Батей, внушения делать! Ведь и не ругается, и не орет, кулаками по столу не стучит, и даже шутит. Голос тихий и такой… словно у доброго учителя, который нерадивому хулиганистому ученику что-то объяснить пытается. А чувствую я себя при этом… Короче, уж лучше бы он орал и кулаками стучал.
– Виноват, – понуро склоняю голову, – только ведь вся эта буча, если честно, при некотором моем участии началась. Ну и не смог я в стороне остаться. Сам наломал дров – сам и исправить пытался. Вроде вполне удачно.
– Виноватых бьют, Боря, – укоризненно смотрит на меня командир Отряда. – А так – да, твоя правда: в том, что ситуация эта возникла, – ты же сам и виноват, пусть и частично. Отсюда – возврат к тому, с чего начали: меньше языком молоть нужно где попало, когда попало и при ком попало.
Возразить мне нечего.
– Ладно, я тебя не совсем по этому поводу вызвал, – вроде как сменяет гнев на милость Батя и тут же припечатывает меня «приятным известием» к стулу: – Есть мнение, что с разведки складов тебя придется снять…
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вроде ж на «Таблетке» все без эксцессов прошло; тихо, чисто и без потерь отработали. Первая колонна грузовиков оттуда уже вернулась, под завязку оружием и боеприпасами загруженная. Парни из второй роты, что погрузку прикрывали, на вопросы: «Сколько там всего?» – только тихо стонут и закатывают глаза. Понятное дело – много, очень много. Это снаружи, если с дороги, проезжая мимо, смотреть, «Таблетка» выглядит до крайности несерьезно: территория вроде большая, а строений –
