ской системе Ridero
Неизбранная дорога
(вместо пролога)
Скажи ему, что на небе 978 301 звезда, – и он поверит. Но скажи ему, что эта скамейка только что выкрашена, —
и он непременно потрогает ее пальцем.
Бернард Шоу
Дорожка тянется вдоль ажурной ограды, отделяющей парк Политехнического института от пустыря. Смотреть вдаль, поверх решетки, временами хотелось, чаще – отворачивал взгляд. Простор, зимой свежевыпавший снег и солнце сверкает – как будто русское поле. Но сегодня весна: грязь, хлам, торчат металлические обрезки, старые ящики из-под бутылок. Хоть бы субботник организовал кто-нибудь, что ли. Или уж бульдозером сравняли бы. Безнадежно. Но он не изменяет маршруту «вдоль ограды»: здесь мало народу. Особенно по утрам.
Еще сотня шагов и за поворотом увидит уединенную скамейку-спасительницу. Как по заказу поставили на самой середине пути. Можно отсидеться, восстановить силы. Ох, этот излишний вес. Когда успел набрать? При его невеликом росте – риск инфаркта. В зеркало смотреть не хочется: как шар, вылитый Карлсон, только вот на крышу уже не забраться. Сегодня сердце-моторчик подвело раньше времени – не тянет. Да и в пояснице прихватывает. Он останавливается, опирается на ограду, смотрит на пустырь. Вот и жизнь имеет четкую разделительную границу. До и после. Пока ты молод, нужен социуму – гуляешь по пейзажному парку, дышишь полной грудью, садовники подсыпают дорожки отсевом, скамейки красят по весне. Грязь за забором в поле зрения, но это тебя не касается – просто чья-то недоработка. А подкатила пенсия – берут под ручки, с почетом подводят к гламурной ограде и… пинком туда, к кочкам. И уже грязь не чья-то, а твоя: идешь с обидой, поскальзываешься на склизкой тропе, цепляешься за отрезки металлических тросов, торчащих из глины. И уже перипетии социума – не твой вопрос.
Но он сегодня еще здесь, с этой стороны границы – идет по парку. И это хорошо! Дышит апрельским воздухом, слушает синиц, вечером посмотрит телевизор. Дорожка еще не просохла – приходится обходить лужи. Он предусмотрительно обулся в боты. Долго с ними копошился – доставал из шкафа, чистил, подбирал новые стельки. Вот на эту возню ушло сил больше обычного, сейчас немного не дотянул до середины пути. Он прикрывает глаза, глубоко дышит.
Вроде дыхалка восстановилась – можно двигаться дальше. Ой! Кого это принесло в неурочный час?! На краешке вожделенной скамейки сидела грузная дама. Вполоборота. Книгу держит близко к глазам. Крупный торс, толстые голени, обвисшие щеки, длинный нос. Вылитая Фрекен Бок. Ресницы бросились в глаза – красивые, длинные. С характером тетушка, сразу видно – по жгучим глазам. Странно, что она села на краешек, а не развалилась, как царица.
– Разрешите? – спросил он.
Дама загадочно усмехнулась, и, не отрываясь от книги, кивнула. Читает комедию, что ли? Он сел на другой конец скамейки.
Тихо в парке – праздные прогуливающиеся еще не вышли. За аллеей тополей просматривался профессорский корпус. Из красного кирпича, четырехэтажный, основательный, дореволюционной постройки. Символ времен, когда «преподаватель высшей школы» звучало архипочетно. Нынешние жильцы – в лучшем случае потомки тех легендарных профессоров, а в большинстве – прибравшие квартиру к рукам нувориши. В песочнице на придомовой детской площадке вошкается дошколенок. Один. Странно. Ребенок бросил совок и ведерко, полез на горку, упал, завопил. В здании распахнулась дверь, мамаша ломанула через газон к горке, взяла плачущего на руки. Вот-вот. Глаз нельзя отводить, а не то, что бросить одного в песочнице!
На четвертом этаже на широкий балкон выкатили старушку в инвалидном кресле. Возможно, последняя из бывших. Молодая женщина, видимо, дочь, накинула на мать плед, на ухо прокричала ценное указание и ушла в комнату. Тоже оставили саму на себя. Старушка завороженно уставилась в одну точку, как будто там зажигали шоумены, задергала нижней челюстью – соображает ли она вообще? А когда-то преподавала студентам, порхала по кафедрам. Вот-вот.
Мимо скамейки вразвалку прошли две гражданки. Громко обсуждали, почему добавка к пенсии от города маленькая, а кому-то федералы дали большую. Несправедливость пенсионной реформы. Актуально.
Фрекен Бок вдруг запрокинула голову назад и закатилась громким смехом. Он, погруженный во внутреннее брюзжание, уже и забыл про соседку – передернулся всем телом.
– Небось думаешь: вот заботишься о детях, подтираешь попку много лет, а потом их ветром сдувает? – резко прекратив смеяться, пророкотала дама.
– В лучшем случае – на каталке выставят на балкон.
– Вы это мне?
– И в квартире слишком тихо. И прибрано – не придерешься. А ведь хочется иногда бедлама, как после Малыша с Карлсоном, – она вещала, не глядя на собеседника, как будто цитировала
