лгун, притворщик. Вдобавок он проговорился, что ребенок этот не его.
Старший Трубачев чувствовал, что разговор становится все интереснее, но он смог разобрать лишь крик капитана Артемьева, переданный с подобающей интонацией.
– А этот мальчик, как видно, с характером, – вставил Трубачев, думая, что слова относятся к Саше. – Но вот его привычка ругаться по любому пустяку мне не нравится.
Для Трубачева «дебилы» были уж очень «неинтеллигентным обращением», а на службе так вообще непозволительным ругательством. Сам он, хотя и ценил дисциплину, предпочитал «ласковое воспитание» по принципу «провинился – на турник». Кроме турника было еще множество вариаций на тему физической культуры, которая, по мнению Трубачева, была лучшим способом улучшения культуры поведения. Он мог назначить тысячу подтягиваний, распределяя при этом «воспитательный процесс» на многие дни. Никаких заметок им не велось. Отличная память Трубачева позволяла запомнить, кому какие «взыскания» назначены, в каком объеме и сколько из этого объема осталось выполнить. Лейтенант Груздев, грешивший тем, что, подобно коллеге Артемьеву, мог обозвать солдат дебилами, а то и педерастами, получил однажды свою тысячу подтягиваний от Трубачева-старшего. Упорство лейтенанта произвело на него впечатление. «Ласковый капитан», как Трубачева звали в части, назначал не больше пятидесяти упражнений на один заход. Но Груздев исходил потом, краснел, а с турника не сходил. После ста пятидесяти подтягиваний, он повис на перекладине, и казалось, что силы его на исходе, но, переведя дыхание, будущий полковник продолжил и дотянул-таки до двухсот.
– Хватит, хватит! – говорил ему Трубачев. – Оставь на потом.
На спортивной площадке они находились одни, поэтому Трубачев позволял себе неформальное общение, все-таки отца Груздева он знал давно.
После двухсот двенадцати терпение Трубачева закончилось.
– Угробишь ведь себя! – не на шутку перенервничал «воспитатель». – Пашка, слезай, говорю тебе. Слезай, негодяй, немедленно.
Наконец, он заорал, возможно, впервые за все время службы:
– Лейтенант Груздев, отставить! Смирно! Я приказываю вам немедленно покинуть спортивную площадку, паршивец ты этакий! Супостат ты, ирод, – припомнил тогда Трубачев любимое бабкино ругательство.
После того Трубачев смотрел на «ругательства» Груздева сквозь пальцы. Глохнуть он стал довольно рано, сказывалась перенесенная в детстве золотуха, и со временем «сквернословие» Трубачев замечать перестал и вместе с тем обрел невиданное доселе спокойствие.
Он не слышал, что говорят его родственники, когда разбираются, кому в выходные придется сидеть дома с «полоумным старым пердуном», чтобы тот не спалил случайно квартиру. Слуховым аппаратом генерал пользовался редко, уверившись, что от прибора у него начинает болеть голова. В итоге сын сорвал голос и рискнул купить отцу новейший японский аппарат.
