улыбкой на губах… до тех пор, пока в столовую ни приперся Руслан.
– Ромка, у тебя совесть есть? – сразу накинулся на брата. – Здесь же Лизок, а ты!
– Так, подожди, я не понял. Что я успел натворить, пока меня не было? – невозмутимо поинтересовался Роман.
– Не знаю, что вы там творили, но моя дочь покраснела и убежала на улицу! – возмущенно заявил Руслан Любомирович.
И мы с директором тоже покраснели. Ничего же постыдного не делали, а покраснели, уткнулись в тарелки и молчим.
Тишину нарушил тихий, но очень недовольный голос Романа:
– Поговори со своей дочерью, или она у меня будет в шлеме из фольги жить.
Руслан уселся за стол, сложил руки на груди и неожиданно весело проговорил:
– Так это не поможет. Проще тебе колпак из фольги надеть. – И снова серьезным тоном: – Или еще кое-что опечатать, чтобы и отсюда сбегать не пришлось.
– Руслан! – рыкнул директор.
– А разве я не прав? – Руслан приподнял бровь, от чего появилось еще больше сходства с младшим братом.
– Не прав. Сейчас все совсем не так. И давай закроем эту тему, – напряженно ответил Роман, выразительно поглядывая на обратившуюся в одно большое ухо меня.
– Не так, говоришь, – задумчиво проговорил Руслан. – А может, Лизок и права. Чем черт не шутит. – И внимательно так на меня посмотрел.
– Руслан, ты б сходил, Лизу домой позвал, что ли, – предложил Роман.
– Да-да, пойду я, погуляю, – ответил престранный родственник моего директора и вышел, бормоча что-то себе под нос.
– Что это с ним? – спросила у вернувшегося к еде Ромочки.
– Не обращай внимания. Кушай. Может, еще чего-нибудь хочешь? – заботливо осведомился Любомирович.
«Тебя я хочу! Всего и безраздельно!» – вопило мое сердце.
Я же только вежливо улыбнулась и тихо ответила:
– Спасибо, больше ничего не нужно.
Больше мы не разговаривали. После обеда Роман Любомирович унес подносы с посудой, вернулся, взял меня на руки и понес вглубь квартиры.
– А вы куда? Мне в общежитие нужно, – начала несмело возмущаться.
– Пока побудешь у меня. Когда фельдшер вернется, если захочешь – переберешься в медпункт. Но одной тебе оставаться сейчас нельзя. И не вздумай пытаться наступать на больную ногу, только хуже сделаешь. Я, конечно, не рентген, но ты, кажется, первую фалангу раздробила, а вторую из сустава выбила, но я вправил. Это как же надо было дверь пнуть, чтобы так пострадать? – рассуждал директор, внося меня в просторную, оформленную в бежево-бордовых тонах комнату и опуская на большую, застеленную темно-бордовым покрывалом кровать. В тот момент, когда он меня укладывал, наши глаза встретились, и мы замерли, как в той мыльной опере. Только искры в разные стороны не летели, но дыхание задержали оба. Я лежу на покрывале, он склоняется
