годы пылилось в сундуке какой-нибудь чопорной монашки.
Длинное, выгоревше-черное, унылое, широкое – примерять такое платье не хочется совершенно.
Но это же Пабло… С ним проще согласиться, чем спорить! Если любовник начнет ворчать – то это надолго. К тому же Пикассо часто делает какие-то дурацкие выводы после не менее дурацких розыгрышей. Однажды он подарил своей доброй знакомой отвратительное ожерелье из грубых кусочков черной керамики. Она, разумеется, не стала носить такое дешевое нелепое украшение. И Пабло отказал ей от дома, заявив, что женщина ищет от общения с ним только выгоды. И что если бы она на самом деле принимала его самого и его картины – то ценила бы любой подарок. Никто из друзей не решился защищать бедняжку перед Пикассо, в тот день Пабло был зол до невозможности. Но за спиной художника все только и говорили о том, что Пикассо не прав и с годами становится все более злым, сумасбродным и невыносимым.
– Отличное платье, – произнесла Долорес, каждой клеточкой своего тела ощущая пристальный изучающий взгляд Пикассо. – Я надену его прямо сейчас и буду носить с удовольствием! Большое спасибо за подарок! Как же я рада видеть тебя!
Она и правда, несмотря на странный презент любовника, была очень рада.
Ведь последние годы Пикассо живет с Франсуазой и детьми на вилле в пригороде Парижа. Хорошо, если он приезжает в гости раз в две-три недели; порой и месяц-полтора проходит между свиданиями. Франсуаза уверена, что муж едет в Париж для того, чтобы пообщаться с дочерью от Марии-Терезы. Пикассо – хороший отец, он действительно всегда заглядывает к Майе. Только ненадолго. А потом водитель Марсель привозит его сюда, на Елисейские Поля. И все исчезает: работа, дела, время и пространство. Пабло приносит с собой счастье. С Пикассо можно делать все, что угодно – разглядывать облака, заниматься любовью или болтать. С ним можно вообще ничего не делать – лежать, обнявшись, в спальне, не произнося ни слова. Одно только лишь его присутствие дарит радость. Настолько светлую, бесконечно огромную. И никто в целом свете не может подарить больше такой радости. «После Пикассо – только бог! – кричала, обезумев, Дора Маар на одной из выставок Пабло. – Я ни с кем не могу быть близка после него. Невозможно жить после него, невозможно дышать! Другие мужчины кажутся такими мелкими и ничтожными! Эй, девушки, держитесь подальше от Пикассо! Только так можно спастись от этого демона!» Брошенная, доведенная до сумасшедшего дома любовница оказалась права. Сравнивать Пикассо с другими мужчинами действительно просто глупо, это стало ясно после первой же измены, рожденной отчаянной болью и истошной любовью…
Желание изменить Пикассо возникало у Долорес постоянно. Он мог надолго исчезнуть, не звонить, говорить гадости. Он мог жениться, сообщив об этом так же спокойно, как обсуждают погоду; мог рассказать о времени, проведенном в спальне другой женщины. Тогда весь мир становился душной обжигающей болью. И хотелось вырваться из этого ада, и доказать – себе, Пабло: может быть и другая жизнь, и другое счастье, простое, обычное. Но только никогда губы и руки случайных любовников не доставляли ни радости, ни сладкого
