оздух знакомого до самой последней верхней полки помещения. Кабинет Гуров делил со своим другом и сослуживцем, Станиславом Крячко. Делил уютно и предсказуемо, но, как говорится, абсолютно тихо только там, где пусто и никто ничего не делает. Они делали, дружно и споро, в две головы и четыре руки много лет подряд. Бывало, в этом кабинете горел свет по ночам и по выходным, случалось, друзья ели и спали, заработавшись, прямо здесь. Бывало, им выпадали малые островки спокойствия, когда ничего особенно сложного или интересного не происходило, помощь никому не требовалась. И тогда Гурову и Крячко доводилось неспешно заниматься служебной рутиной, и, совсем уже редко – не делать ничего. Именно этот внезапный приступ ничегонеделания со стороны коллеги, а точнее, полное отсутствие у того какого бы то ни было рвения к работе с отчетностью, и стало первым далеким раскатом грома, положившим начало шторму.
Все началось с того, что утром Крячко опоздал, что было для него не свойственно, потому простительно. Но после, почти до самого обеда, вместо того чтобы заняться скучной, необходимой бумажной работой, Стас не слишком старательно имитировал бурную деятельность. Ходил по соседним кабинетам пить кофе, на рабочем месте раскладывал на компьютере пасьянс. С меланхоличным видом наблюдал за тем, как теплый ветер колышет светлые шторы на раскрытом окне, за которым вступившее в свои права лето играет солнечными зайчиками в зеленых кронах тополей.
– Станислав, ты собираешься сегодня работать?
– Я очень занят. Я копирую файл.
Привычное остроумие Крячко на этот раз всерьез разозлило Льва. Перемещение в свой желудок всего печенья в отделе Гуров работой никак не считал. Особенно на фоне того, что единственным изменением в стопке документов, к которым за половину дня Стас так и не притронулся, был крен влево. Дорожившие своей дружбой коллеги ссорились редко. Когда это все же происходило, волю скопившемуся недовольству давали оба.
– На какой стадии завершенности находится твоя документация Тарасову, Станислав? Он звонил сегодня два раза, пока тебя не было. – Гуров старательно держал себя в руках. Больше по привычке, чем по необходимости, за срок службы Гуров и Крячко давно научились читать друг друга, как открытую книгу.
– Да? Странно. Я его видел лично на втором этаже возле кулера. И он ни слова мне не сказал.
Отговорка была настолько липовой, что критики не выдерживала и в оной не нуждалась. Все в отделе прекрасно знали, что от проволочки в делах бумажных хотя бы на час от ожидаемого срока подполковник Тарасов идет красными пятнами от гнева и, от невозможности устроить разнос вышестоящему начальству, приходит за документами лично. Не бегают генералы. В мирное время это вызывает смех, в военное – панику. Петру Николаевичу Орлову, непосредственному начальнику Гурова, в голову бы не пришло так суетиться из-за каких-то бумажек. Не по чину, и для таких дел у него есть секретарша Верочка. Улыбчивая, неумолимая, точная, как скальпель. Если у Верочки, как у золотой медали победителя, и были недостатки, то о них никто не знал. Легенды гласили, что Верочка способна выполнить любое поручение в любое время дня и ночи. Каждый медведь может сунуть лапу в лаву, не каждый может вынуть ее обратно. Если бы Орлов доверил это дело Верочке, она лишь уточнила бы сроки и записалась на маникюр, а вернувшись за пятнадцать минут до оговоренного времени, сказала бы, что все было намного проще, чем она ожидала. Мечтать о такой помощнице, как Верочка, считалось хорошим тоном, и за неимением у этой фантастической женщины слабостей на Международный женский день растерянные, но признательные сослуживцы преподносили ей исключительно зерновой кофе.
У Тарасова ни генеральского звания, ни Верочки не было. Видимо, от расстройства Тарасов Борис Евгеньевич слыл личностью мелочной и скандальной. Предположить, что после двух дней задержки, встретив полковника Крячко на втором этаже у кулера, Тарасов в вежливой, но едкой форме ему об этом не напомнит, было решительно невозможно.
Стас не только ленился, но и отмахивался от напоминаний Гурова, как от назойливой мухи. И грянул гром. Двадцать минут из дверей кабинета доносилось на повышенных тонах что-то вроде:
– Стас, это безответственно, в конце концов! С таким отношением, я не понимаю, как ты дослужился до…
– А ты работать меня не учи! Я тебя когда-нибудь подводил? Сказал, сделаю, значит, будет готово в срок!
– Гибкие у тебя сроки, однако. Мы не похоронное бюро, только там торопиться некуда!
– У кого это прорезалось чувство юмора? На почве неуемного трудоголизма, не иначе!
Потом была тишина. Та самая, от которой хочется втянуть голову в плечи и ожидать свистящих мимо пуль. Гуров с головой погрузился в изучение чужих отчетов, Крячко – в написание своих. Текли часы, в которые напряженное безмолвие нарушали только стук пальцев по клавиатуре и шелест бумажных страниц. Именно в этой тишине мобильный Гурова выдал нежную трель. Звонила Маша, жена. И обычно Лев Иванович разговаривал с супругой при Стасе, но сегодня,
