указывали точки, где надо было копать новые шурфы и бурить новые скважины. Я продолжал искать и находить новые аномалии. В сентябре нас осталось только трое – я и два рабочих, с которыми мы продолжали ходить на самые дальние объекты. Уже выпал первый снег, и мы едва успели закончить нашу работу. Ехали на вездеходе на базу уже по настоящим сугробам. Полевой сезон был закончен. На вертолете мы долетели до Тюмени, пересели на поезд и благополучно прибыли в Екатеринбург в нашу контору.
Началась обычная зимняя жизнь. Я ходил на работу каждое утро и писал весь день, чертил карты и планы изученных аномалий. Вскоре заказчик попросил представить ему предварительный отчет, и наша партия занялась его написанием.
В конце года, наконец, приехали пробы, которые геологи отбирали в течение всего полевого сезона. Их надо было сдать в разные лаборатории, которые проводили анализы на спектральный анализ – на сорок пять элементов, и ренгено-спектральный анализ – на содержание урана тория. В январе все пробы были сданы в лаборатории, и нас поставили перед фактом, что большая часть персонала партии сокращалась. В том числе сокращался и я. Между тем оставался еще неизученный участок – на севере нашей площади. И неясно было, продолжаться ли полевые работы, или нет.
Я получил на руки свою трудовую книжку и стал искать работу. Поиски шли трудно, и лишь через месяц нашел подходящую вакансию. Работа была на инженерных изысканиях под будущую железную дорогу. Это было бурение и описание керна.
Пока я искал работу, выяснилось, что северный участок будет исследоваться в этом сезоне. Мне было жаль, что без меня. И как-то раз, проходя мимо одной из лабораторий, я зашел к знакомым лаборантам и спросил о результатах анализа проб, которые отбирал. Мне было просто интересно, что там, в этих пробах. Как раз закончены были анализы тех проб, которые меня интересовали. Лаборант выписал результаты проб и протянул их мне. Изучать спектральный анализ проб это любимое занятие любого геолога. Иногда анализ показывал такие высокие концентрации полезных металлов, что ломались планы не только у людей, но и целых министерств.
На листке, который мне дал лаборант, было промышленное содержание богатых урановых руд. У меня язык присох к гортани, я поблагодарил его, и направился в свою бывшую контору. Из нашей партии там остались лишь главные специалисты – начальник, ведущий геолог, ведущий геофизик и главный геофизик, которому я и протянул листок с данными анализов. Он проработал в ядерной геологии всю жизнь и моментально понял, что означают эти цифры на бланке лаборатории.
Когда мы по номерам проб установили, где они были отобраны, то выяснилось, что самые высокие концентрации урана были в бороздовых пробах, которые я отбирал в шурфе, который затапливало ливнем. К этому объекту по расчетам подходил статус рудопроявления урана. И главный геофизик тут же предложил мне дать ему название, по праву
