но сам он напрягается.
– О, а вот и Роб. Как дела, сынок?
Это папина версия маминого вопроса: “все хорошо?”. И как бы оба варианта меня не бесили, я изо всех стараюсь вести себя, как благодарный их заботе сын. Пока я справляюсь довольно сносно, но клубный риелтор в крусе, что мне нужна отдельная квартира, и как можно быстрее. Иначе скоро от заботы своих родителей, я полезу на стену.
Напускаю на себя самый придурошный вид и складываю указательный и большой пальцы правой руки в колечко.
– Да, пап. Все окей. Мама сказала, тут где-то были сэндвичи?
– Ну, один где-то отыскать еще можно, – губы отца растягиваются еще шире, и он с теплом во взгляде поворачивается к моей матери. – Эн считает, что если сделает мне на один сэндвич меньше, то я умру от голода. Но скорее я умру от переедания.
Отец заливисто смеется, но в тот момент, как он ловит взгляд матери, резко замирает, а его смех резко обрывается. Проклятье. Они это на полном серьезе?
Я расслабленной походкой направляюсь к столу и медленно беру из тарелки сэндвич с тунцом, не глядя на моих тревожных родителей. Они беспокоятся, я понимаю, но это реально сводит с ума… Я откусываю внушительный кусок и принимаюсь тщательно жевать – так, как в детстве учила меня мать. Наконец, прожевав, шумно проглатываю, а затем выдыхаю. Моему самообладанию можно позавидовать.
Я обвожу кухню внимательным взглядом и все-таки решаю это обсудить.
– Слушайте, это уже ни на что не годится. Мам, я серьезно. Вы не можете исключить из своей речи все слова так или иначе относящиеся к смерти. Это, как минимум, ненормально. И в этом нихрена нет смысла. В конце концов, прошел целый год, так что, пожалуйста, прекратите вести себя так странно.
Я произношу свою речь, как можно спокойнее, все еще сжимая в руках несчастный сэндвич, который вот-вот может превратиться в лепешку, но я должен был им это сказать, иначе они так и будут обходить неудобные слова, выключать телевизор, когда я вхожу в комнату и делать вид, что мне все еще пять, и я до сих пор не понимаю куда делась наша такса.
– Роб… – в мамином голосе слышатся виноватые нотки, поэтому я тут же перебиваю ее.
– Мам, правда. Я говорю абсолютно серьезно. Прошел целый год, и я пережил это.
Мама шумно выпускает воздух через нос и с осуждением смотрит на отца, который, из-за всего этого выглядит так, словно тунец в сэндвичах оказался просрочен. Мне жаль их. Смерть Энжи зацепила и моих родителей. Никто из них не знает как теперь вести себя с собственным сыном, который врет, что пережил смерть своей невесты.
Мама открывает рот, но не успевает и слова сказать, как в прихожей раздаются какие-то возгласы. Я вопросительно поднимаю бровь и смотрю на маму.
– Эван, – как-то виновато произносит она, словно имя моего младшего брата должно мне все объяснить.
– Что Эван? – уточняю я.
Мама хмурится, но тут же ее лоб разглаживается. Видимо, косметолог запретила е морщить лоб. Я качаю головой
