style="font-size:15px;"> – Та-ак, – протянул Ланбахер. – Так, так, так… – В его голосе не отразился тот восторг, который как бы излучался от всего Камынина. – И что же, учитель? Вся книга ваша в этом же духе тонкой лести?.. Как у старого льстеца Вольтера?.. И всё совершенно искренно? Неужели? Быть того не может!
– Ты что же, Август?.. Ты думал – продался учитель?.. На старости лет стал в череду придворных льстецов, за тёплый угол и сытый покой отдал правду? Поёт небожительницу?
Ланбахер задумался. Он сел в глубокое кресло против Камынина и сказал тихим голосом.
– Учитель, позвольте задать вам несколько вопросов. Это то, что меня волновало за границей, когда мне приходилось говорить там о русских делах и о… Государыне… Я много слышал… Приехал сюда и задумался. Вчера в Эрмитаже… Потом объехал весь Петербург… Какой блеск, какая красота! Смольный, Потёмкинский дворец с его садами, прудами и озёрами – вся эта сказочная роскошь Петербурга – это не пыль в глаза, чтобы глаза не видели, чего не надо? Блестящий, изумительный, великолепный занавес, произведение тончайшего искусства, – а за ним грязный сарай, полный мертвечины, гниющих костей и всяческой мерзости. Гроб повапленный… так казалось мне. Так думаю и теперь. Вы позволите всё сказать, что слышал и что сам продумал?
– Говори, если начал. Говори, договаривай. Молодо – зелено… И мы когда-то так думали, колебались и сомневались. Только знание побеждает сомнение…
– Так вот… Какое прекрасное начало царствования… «Наказ». Каждое слово дышит «L’esprit des lois» Монтескье…[3]
– Верно, верно, Август. Государыня эту книгу называет молитвенником своим. Не расстаётся с нею.
– В «Наказе» мысли из «Essai sur les moeurs et l’esprit des nations» Вольтера[4] и из «Анналов» Тацита… Всё это такое передовое, такое – я бы сказал – европейское!.. И мы ждали… О с в о б о ж д е н и я к р е с т ь я н! Воли рабам! Она же говорила, что «отвращение к деспотизму верным изображением практики деспотических правлений» внушено ей чтением Тацита. Мы ждали отказа от самодержавия, создания представительного народного правления, будь то по старорусскому укладу вече, или там Земский собор, или по образцу английскому – парламент. И мы ждали от неё великого света с востока, и вместо того…
– А, Боже мой, Август… Одно, как говорит она, «испанские замки» мечтаний, другое – труд, правление. Да народ-то русский созрел для таких реформ?.. Не делала она опытов, не пыталась и дальше идти по намеченному пути? Она показала свой «Наказ» ряду лучших передовых людей. «Наказ» испугал их. В нём видели такое резкое уклонение от старых порядков, такую ломку, какой и Пётр Великий не делал. Никто не соглашался на освобождение крестьян. Отмена пытки казалась невозможной. Пришлось сократить и переделать «Наказ». Государыня, однако, не остановилась перед препятствиями. Ты знаешь, слыхал, конечно, о созыве в 1767 году Комиссии о сочинении нового уложения… Были собраны представители от дворян, горожан, государственных крестьян, депутаты от правительственных учреждений, казаки, пахотные солдаты, инородцы…
«Дух законов».
«Опыт о нраве и духе народов».
