приоткрытые губы. Вот они шевельнулись, ловя последние капли, и ярко закраснели. Выступил яркий румянец на щеках, полыхнули искрами глаза из-под полуопущенных век.
– Вот и пришло бессмертие, – подвел итог Колян, поднимая из травы пистолет. – На первом этапе ты перестал отражаться в зеркале, теперь окончательно стал Мнимозиной. Никитенко только оболочка, которую ты сможешь сбросить по желанию и заменить на что-нибудь покруче. Скажем, на фигурку певицы, с задницей в миллион баксов.
– Это было бы прикольно, пацаны, – игриво произнес Мнимозина глубоким контральто.
И от такой перемены начал смеяться даже Петрович.
– С возвращением, брат, – потянулся к Мнимозине со стаканом Колян. – Нас еще ждут великие дела. Расскажи-ка впечатления. После смены тела нам свойственно красноречие.
– Колян. Рвусь от гордости за причастность. Мы лучше людей, мы выше людей. Для нас не существует прошлого и будущего. Мы вечны, а, значит, всегда в настоящем. Мы пролетаем через повседневность на казенных иномарках с мигалками на крышах и персональным водителем за рулем. Однажды родившись, мы живем мертвыми в живых телах, изнашивая и меняя их по мере износа. Мы полностью подчиняем их себе. Тело продолжает жить, работать, рожать и растить детей, но оно уже Вампир, тоскующий без свежей человеческой крови, боящийся света и не отражающийся в зеркале. А страх быть узнанным приносит пикантность и очарование. Ах, мальчики, как нравится мне быть вампиром, – совсем игриво закончил свою напыщенную поначалу речь Мнимозина.
– Ну, поплыли. – засмеялся Колян. – Кстати, у Никитенко крутилась на языке какая-то просьба. Просканируй его мозги.
– А без проблем, – Мнимозина достал из кармана пачку Винстона, закурил и заговорил голосом Никитенко. – Корефана моего Андрюху в вампиры. Мы с ним дел немало накрутили и еще накрутим
– Это который Андрюха? – переспросил Петрович. – Маньяк и педофил?
– Он самый, – подтвердил Колян. – Подонок и паскуда из последних. А у Джульетты как раз бесхозный вампир шкуру ищет. – Весело обвел глазами лица собеседников и рассказал.
– Налоговый инспектор повадился старушек-торговок на вокзале рэкетировать. У бабулек товару: пирожки, семечки да вареная картошка, а он обкладывает по полной. То лицензию потребует, то медсправку, то ОМОН напустит, а у тех головы дубовые, им все равно, кого метелить, наденут маску, и мать родную в лапшу искрошат. Надо было видеть ту картину. За щитами укрываясь, вытеснили женщин на вокзальную площадь, и давай лупить на просторе. Старушка по глазам узнала сына, когда он ей в лицо прикладом приложить нацелился: «Андрюша, – кричит. – Мать я твоя!» – и дрогнула рука бойца, в грудь ударил, ногой наступил, и поплатился… Уволили парня за слабохарактерность. Теперь ходит в больницу к мамане с упреками, а та уже и сама извелась: «Испортила сыну карьеру.»
– Странные люди, – Петрович нахмурился. – Подставляют
