и узоров, которые Лида делала специально для них – ей это было в развлечение. Многое она делала не руками, а на вязальной машине, стоявшей рядом с окном в одной из балконных комнат. Когда она узнала про капризы насчет рисунков, она предложила Сергею Афанасьевичу купить самых простых, лучше одноцветных, варежек – в магазине или на рынке, а она сделает на них вышивку, мохером или шерстяными нитками. Так будет и дешевле и быстрее. Тронутый ее вниманием, Сергей Афанасьевич поклялся, что все, что будет в его силах – он для нее сделает, если конечно это не будет идти вразрез с законом. На это обещание Лида и рассчитывала – тем более в данном случае все было ровно в указанных им рамках. И еще она рассчитывала на всеобщую «любовь» соседей к Ираиде, вряд ли они бросились бы помогать Лиде, но мешать бы – точно не стали.
Ираида Львовна была занозой не только для их подъезда, ее царские замашки бесили всех, кто с ней так или иначе хоть раз столкнулся, но мало кому удавалось воздать ей – пусть даже хлебом за пирог. Она обладала удивительной способностью оскорблять людей, причем, не делая при этом и не говоря совершенно ничего внешне обидного и столь же гениально умела она переводить стрелки и валить с больной головы на здоровую. К вышесказанному прилагались махровый, не эгоизм даже, а эгоизмище, и талант к полной невозмутимости. Благодушие жующей коровы – называла это Лида в разговорах с самой собой. Прошлое педагога в коррекционном школе-интернате обеспечило Ираиде Львовне более чем незаурядную стрессоустойчивость, а ухудшившийся с годами слух позволял многое пропускать мимо ушей. Я вас не слышу – говорила вся ее прямая, как палка, фигура, и ей вторило лицо с плотно сжатыми в злую, тонкую линию губами. Такими же прямыми линиями были ее брови и глаза, а на носу, словно вырубленном из камня, уверенно сидели очки с очень толстыми стеклами. Она была подслеповата, но вдаль видела хорошо, и все время отодвигала голову назад, производя на окружающих впечатление высокомерной особы, знающей себе цену – и такой она и была.
Всю жизнь Ираида Львовна положила на то, чтобы быть выше окружающих. Если не удавалось наступить сразу, значит, следовало тщательно уронить, а потом величаво поставить на шею повергнутого ногу в туфельке. Она безмерно гордилась всем, что так или иначе попадало в ее руки, даже если это не могло быть всерьез предметом для гордости. Той же четырехкомнатной квартирой, в которой жила. Таких квартир и в их доме, и во всем городе было немало, но она воспринимала их как нечто априори ущербное. Полноценной, настоящей, истинно четырехкомнатной, подлинно квартирой – была только та, в которой жила она. И это притом, что Ираида Львовна не была ее единоличной хозяйкой, она делила ее с сестрой, доли были расписаны ровно пополам. Сестра, впрочем, не жила здесь уже целую вечность, она рано вышла замуж и уехала в соседний город. Когда умерли родители, сначала мама, а потом отец, они встретились – на кремации и на поминках, а потом вновь разошлись, каждый в свою сторону. Потом сестра развелась с мужем,
