Виктора Андреевича, хотя было двойственным, но устойчивым. Конечно, его заочные отношения с Генрихом Матвеевичем имели характер соревнования. Но какого? Вполне в духе социалистического реализма: соревнования хорошего и даже замечательного с еще более замечательным и прекрасным. Если бы Ананасов был негодяем, сгубившим невинную молодость и красоту, а Генрих Матвеевич – святым, достойным поклонения и омовения ног, тогда другое дело. А так. Генрих Матвеевич, конечно, был уникален и прямо из ряда вон, тут спора нет. Но и Ананасов был хорош. Сама Валя выцарапала бы глаза всякому, кто бы усомнился. Как же ей отказаться от мужа, который и на втором месте заслуживал серебряной медали. Тем более, Генрих Матвеевич не рвался менять заведеный порядок. Вполне можно понять Валино огорчение и даже панику. Что делать? Она решила поговорить с Жорой.
Встретились после работы в летнем кафе, открытом на крыше торгового центра, на разумной высоте, а не в заоблачной выси, где зрительные и гастрономические впечатления, соперничая, умаляют друг друга. Захватывающий вид открывался отсюда на три стороны света и лишь четвертая оставалась скрытой за поставленным, как спичечный коробок, высотным чудо-зданием с блестящими ребрами вертикалей и бесконечными квадратиками окон, переливающимися, как рыбья чешуя. Поверх здания лежал огромный шар, и все сооружение выглядело, как наглядное пособие по геометрии или черчению – прихоть фантазера, забавляющегося игрой форм. Много досужих догадок возникало по этому поводу. Опасливых и осторожных, будто сам шар магнетически улавливал проявляемый к себе интерес и наказывал любопытных за нескромность.
Зато с другой стороны, как бы в противовес архитектурным новациям, открывался нестесненный вид на широкую полосу реки, с каймой городского пляжа, кружевом бесчисленных рукавов, и зеленых островков, оживших после весеннего разлива. Далее, вслед за рекой разворачивалась мощная панорама индустриального пейзажа, укрывшая горизонт частоколом труб и заводскими корпусами. Кафе зависало над крутым обрывом, над буйством цветущих каштанов, сквозь которые проглядывали ржавые квадратики крыш, ход сбегающих к реке улиц – наследие неупорядоченной застройки старого времени, а когда, теперь и не вспомнить. Там внизу, в этих улицах было сыро и пасмурно, попахивало испарениями канализации, обильно лезла трава сквозь выбитый булыжник мостовой, а сами дома стояли заколоченными, с пустыми окнами и сыплющейся штукатуркой – следами поспешного бегства из этих мест в новые микрорайоны, отогретые чудом горячей воды и персонального туалета. Внизу, под деревьями таилась изнанка чудесного ковра, не предназначенная для разглядывания, задник огромной декорации – сверху нарядной и праздничной, особенно сейчас, когда первое (после зимы) мороженое кажется необычайно вкусным, а сама жизнь – новой и прекрасной.
А еще с одной стороны теснились золотые купола, выглядывали, как шлемы княжеской дружины, поверх ограды монастыря, когда-то грабленого,
