раз за эти часы прилег.
Но тело по-прежнему над ним издевалось. Насколько в ванной ему было душно, настолько же в комнате стало холодно. От легкого сквозняка и оставшейся в складках кожи влаги Акимов быстро остыл, покрылся гусиной кожей и окоченел. Пришлось забираться под одеяло.
Он лежал, чувствуя, как мерзлая скованность и усталость медленно уходят в кровать, и пытался определить границы своей территории. И не мог из-за ее текучести. В силу шизофренической двойственности состояния, когда «ты» и «не ты» слиты воедино. Когда «не ты», все равно «ты»!
Ощущение «Я, Акимов, в чистом виде» максимально проявлялось при закрытых глазах, заполняя изнутри весь телесный объём. Если их не открывать и пошевелить рукой, оно сохранялось. Но стоило эту шевелящуюся руку увидеть, как «Я», отчуждаясь, сжималось до размера точки, а потом эта точка терялась в том, что «мной» явно не являлось. Но все равно с этим «мной» было неразделимо слито.
Акимову пришло в голову сравнение своего состояния с улиткой. Он – мякоть, тело старухи – раковина. Раковина не воспринимается тогда, когда улитка залезает в нее полностью. Или когда она раковину не задействует и не видит – ползет, например. Ползание означает процесс мышления или любое действие, не связанное с телом.
Здесь Акимов сделал элементарный вывод – тело необходимо максимально прикрыть, спрятать его под одеждой, чтобы оно как можно меньше напоминало о себе. И не доводить его до такого состояния, когда оно в своих недомоганиях и потребностях полностью вытесняет Акимова с оставшейся ему территории. То есть, с территории мысли.
Отлежавшись, Акимов стал рыться у старухи в шкафу и после долгого поиска нашёл в нем завернутые в бумагу абсолютно новые трусы, колготки, чем-то похожие на те, что зимой носила его жена, сорочку и закрытое платье с длинными рукавами. Платье, скорее всего, было парадно-выходным – его кительная чернота оживлялась перламутровым пятном брошки.
«Бред! Боже мой, какой бред! До чего я дожил»
Одевался Акимов очень долго. От того, что не умел, от того, что тело плохо гнулось, и от того, что он делал это с закрытыми глазами. Потом Акимов снова сел в кресло и углубился в себя.
… Итак, после магазина он встретил у гаражей мужика, ковыряющегося под капотом, с которым очень скоро начал спорить. Предметом спора был сорт пива, которое пил Акимов. Потом звонила жена, и он сбрасывал вызовы. И так матерился, что на него начали оглядываться. Это он помнит хорошо.
Потом… потом он поехал на Петроградскую на троллейбусе. И сидел у окна и, чтобы отвлечься, считал проезжающие мимо машины красного цвета. Это тоже, оказывается, осталось в памяти. Затем он встретил Чернова у его офиса, и они по Карповке пошли к Ботаническому саду. И по пути Акимов начал рассказывать о своей драме. Пока без подробностей. Так, эта часть вспомнилась…
Ресторан назывался «Париж», нет, «Окно в Париж», потому что Акимов, когда поднакачался, всё время спрашивал у официанта:
– Принесите
